Не так ли и здешние разумоносители могут переходить в следующий стаз? Только у них это связано не с возрастом и половым созреванием. Иначе мудрость в самом деле была бы эквивалентна длине бороды.
Она что-то говорила с кухни, я не расслышал, крикнул:
– Что? Ты что-то сказала?
Она снова что-то прокричала, уже громче, но грохот проехавшего по улице грузовика заглушил ее голос вовсе. Оттуда доносился постоянный шум, равномерный, давящий, который настолько въелся в нашу жизнь, что не замечался вовсе.
Надо бы стекла другие, подумал я тягостно. Или рамы. Вроде бы теперь выпускают такие, звукопоглощающие. Дикий мир…
На какой-то миг мелькнула невероятная мысль, что вот сейчас вместо замусоренной улицы, разбитого серого асфальта в трещинах, неопрятно одетых прохожих… увижу блистательные здания звездных городов, три разноцветных солнца над городом, стерильно чистый красочный мир, летающие автомобили.
Но тело мое уже повернулось, взгляд упал на синее прокаленное небо. Из-за привычной дымки промышленного смога уже целое поколение здесь не видит солнца в том виде, в каком видели его отцы и деды, а ночью не видят того усеянного звездами неба, что видели в прошлом веке.
– И другого мира мне не видать, – прошептал я. Во рту была горечь, словно желчь поднялась к горлу. – Не дожить…
Лена вышла с кухни, веселая и раскрасневшаяся:
– У нас на службе собирают группу на Мальдивские острова! Если наберется десятеро, то скидка на треть… Нам бы уговорить еще двоих…
– Мальдивские? – переспросил я. – Это где?
– Совсем в другом мире, – выдохнула она с благоговейным ужасом. – На другом конце света! Где-то посреди океана на той стороне планеты.
– Здорово, – сказал я, потому что в наборе моих алгоритмов было «как я тебе завидую», «молодец», «привези сувенир», еще две-три привычные фразы, но горечь жгла десны и разъедала язык.
Мальдивские острова, Москва, Нью-Йорк, арабские пустыни… Да какая разница? Ни тебе летающих автомобилей, ни туннелей в прекрасные миры, ни чудес техники… Только сводящий с ума грохот за окнами, только этот больной короткоживущий народ. Какие могут быть мысли о жизни вечной: день прожил – и то счастье среди мрущих от болезней, войн, недоедания, стрессов…
Она вошла в комнату, на ходу скосила глаза в зеркало на стене, мгновенно преобразилась: спина ровнее, грудь вперед, живот втянула, даже губы сразу стали краснее, а брови лукаво изогнулись.
– Эх, – сказала неожиданно. – Выгляжу неплохо, но если бы моей маме родить меня на месяц позже!
– Зачем?
– Как зачем? – удивилась она. – Ну, ты тупой!.. Я была бы моложе на целый год!
Я кивнул, в горле комок. Не понимает. В своей дикарской наивности уверена, что, если бы ее отец с матерью зачали ребенка на месяц позже, это была бы все равно она. Лапушка, даже сестры-близнецы разнятся! Если бы у твоего отца родился ребенок на месяц позже, он был бы слегка похож на тебя… может быть, вовсе мальчик… но даже девочка была бы совсем-совсем не ты…
Я с ужасом подумал о случайностях. Я бы не встретил ее, у меня не было бы нашего Галчонка, у меня жизнь была бы другой… Все было бы иначе.
И только подумать, что и мой отец мог бы пройти мимо моей матери, не лечь с ней в постель в ту ночь, не…
Я почувствовал себя стеклянным, из того тончайшего хрупкого стекла, что ломается при малейшем прикосновении.
Леонид и Настя ввалились довольные, благодушные, с шампанским, огромной коробкой торта. В руках у Насти колышется целый сноп свежесрезанных половых органов существ, которые именуются растениями. Считается, что они чувствуют, но не мыслят, на этом основании их едят даже вегетарианцы.
От этих половых… да ладно, цветов сильно и возбуждающе пахло. На нюханье половых органов особей противоположного пола, как, к примеру, поступают собаки, лучшие друзья человека, наложено табу. А вот половые органы растений даже невинная девушка срезает с дикарской непосредственностью, зарывается в них лицом, балдеет, и – чем цветы крупнее и ярче, тем ее восторг больше… гм… что вообще-то понятно.
Женщины расцеловались, мы с Леонидом хлопнули ладонь о ладонь и сцепили пальцы в рукопожатии: довольно нелепый обычай, еще с каменного века как-то дожил – потоптались в прихожей. Мы с Леной громко и весело напоминали, что у нас пока еще не Япония, снимать обувь не надо, а Леонид на всякий случай говорил, что надо бы дать ногам отдохнуть, после чего сразу двинулись на кухню.
Шампанское – в холодильник, но у меня пара бутылок всегда в запасе, вытащил, к восторгу женщин, обе тут же начали кромсать торт. Леонид развел руками, признавая поражение. Старше меня лет на пятнадцать, он жил по-юношески легко и беспечно, над проблемами голову не сушил, Настя уже четвертая жена, моложе вдвое, но сжились, даже внешне похожи, хотя за последние годы Леонид сдал, сдал…
Я поймал себя на том, что смотрю на него с каким-то подленьким чувством. Сам понимаю, что нехорошо, но ничего не могу сделать. Леонид старше меня. Он умрет раньше. Я буду еще ходить по земле, видеть и слышать мир, голоса, общаться с людьми, получать радость от еды, а он – уже нет… Его не будет.
Сам факт жизни воспринимается как некий сверхдар, который делает нас уже выше и лучше всех, кто жил раньше. Мы чувствуем полнейшее превосходство над всеми жителями Римской империи, будь они рабы, патриции, императоры или философы… уже на том основании, что они умерли, а мы вот живы. Да что там римляне: даже деды и прадеды, будь они все ломоносовыми и менделеевыми, кажутся нам простенькими и глупенькими, ибо мы знаем больше, мы – ж и в е м.
Точно так же через сотню-другую лет на нас тоже будут смотреть, как мы на людей нелепой пушкинской эпохи, или нелепой эпохи Ивана Грозного, или любой другой из прошедших эпох, ибо они прошли, и это главное основание для их нелепости в нашем понимании. И обосновании нашего превосходства.
Я неспешно сдирал фольгу, а Лена на ходу переключала телеканалы. По экрану заметались футболисты, бодрый голос комментатора вопил, кто сколько забил в этом матче, а Леонид хлопнул себя по лбу, расхохотался:
– Вчера веселый анекдот услышал!.. Ха-ха!.. Один знатный футболист, не буду называть его фамилию, после смерти попал в ад. Ну, главный черт и говорит: я смотрел, как ты играешь, – понравилось. От кары совсем освободить не могу, это не в моей власти, но зато сам можешь выбрать место, где станешь отбывать свое пожизненное… то есть вечность. Ну, идет наш футболист по пеклу, смотрит по сторонам. В одном месте в котлах с кипящей смолой сидят, в другом – на раскаленных сковородках, в третьем – на кольях корчатся… Все страшновато, все почему-то не по ндраву. А тем временем идет по берегу озера, полного дерьма, там по горло в этом самом стоят какие-то грешники. Переговариваются, курят, анекдоты травят. Подумал, хоть и воняет, но все-таки лучше, чем в котле, сказал, мол, здесь буду. Ну, спихнули его в дерьмо, смрад страшный, только-только он перевел дух, как появляется надсмотрщик и орет: «Кончай перекур, давай доедай остальное!»