– Конечно, ведь своих детей у Бронича нет, а Элечка ему, считай, племянницей приходилась!
– Правильно, – кивнул мачо. – Племянницу он любил, а сестрицу – нет, значит, теоретически вполне мог настроить первую против второй! Кстати, откуда ты узнала, что Элечка пыталась убить свою маменьку? Мы вроде всё сделали, чтобы в официальной версии следствия и намека на это тонкое обстоятельство не было.
– А у меня жених – эксперт-криминалист, – с нескрываемым ехидством сообщила я. – Он, когда мне эту вашу официальную версию излагал, такое лицо сделал, что мне интуитивно понятно стало: брехня всё это. Да не могла старшая Лушкина так поскользнуться, чтобы усвистеть за десять метров на другую сторону улицы! Сто процентов, ей кто-то ускорение придал! А младшей Лушкиной почему-то нет, и упала она, как камень с обрыва. Спрашивается: почему такая существенная разница в манере исполнения смертельного номера? И почему мадам Лушкина ни слова не говорит следствию о том, что не сама она упала с крыши, ее столкнули? Не может же она покрывать убийцу?
– Ну, не хотела она дочку посмертно позорить, – пожал плечами Алехандро. – И вообще, разобраться надо было, кто робкую Элечку на такое лихое дело подбил! А на следствие в этом смысле Галина Михайловна особых надежд не возлагала.
– Она их на тебя возложила, – заметила я. – И как ты? Оправдал ожидания? Нет? Та-а-ак…
Я насмешливо отсалютовала собеседнику бокалом и предложила:
– Так выпьем же за успехи дилетантского сыска, не подкрепленного специальными знаниями, техническим обеспечением и типично мужской самоуверенностью!
– В смысле, за прекрасных дам? – мгновенно сориентировался мачо.
– За меня, – пояснила я, чтобы не было уж никаких разночтений.
Мы выпили за прекрасную меня со всеми моими успехами, после чего я великодушно предложила:
– Давай так: во-первых, ты снимаешь все подозрения с Бронича, а то мой бедный шеф уже неделю в бегах, и хорошо, если правда в Питере, а не в шалаше каком-нибудь, как Ленин в Разливе… Во-вторых, изымаешь из моей сумки гадость, которую сам же туда засунул… Кстати, вот зачем ты это сделал, скажи? Я-то тебе чем была подозрительна?
Я с интересом ждала ответа, а мачо неожиданно покраснел, как вино в его бокале:
– Я подумал, раз вы вместе работаете, вместе по театрам ходите, вместе в машине едете… Ты красотка, а он твой шеф…
– О господи! – вздохнула я, сообразив, что меня снова несправедливо определили в шефовы полюбовницы. – Еще один косный тип, свято верующий в непреодолимую силу начальственных чар!
– Да я понял уже, что это не так, – Алехандро медленно менял цвет физиономии с бордового на розовый. – Хотя ты и сама по себе очень подозрительная особа: то на кладбище отираешься, то в ТЮЗе этом сомнительном крутишься, всюду что-то вынюхиваешь… И какие-то ЧП пренеприятные вокруг тебя происходят! Чего стоит одна история с погибшей сослуживицей!
– Стоп! – сказала я, звучно постучав вилкой по ножке бокала. – С этого места я говорю, а ты слушаешь. Тебе же лучше будет.
Алехандро внял совету, и я быстро и доходчиво изложила ему эту запутанную криминальную историю, как сама ее разглядела. Рассказала, как отвергнутый жених Маруси Жане Мурат Русланович Муратов подбил маргинальных братцев Сальниковых украсть его строптивую невесту. Похищение, состоявшееся в последний день марта, прошло так гладко, что у бессовестных Сальниковых возникла идея еще раз использовать хитрый план Мурата и по той же схеме с применением тошнотворной дряни умыкнуть из ТЮЗа другую красавицу – уже для себя. Я рассказала (хотя об этом даже думать было противно), что роль «второй невесты» предназначалась мне. Они меня себе в «невесты» присмотрели и решили украсть! Потому и перепугались до побеления, когда я с Трошкиной и собачками вломилась в их гараж. Мне повезло, я случайно передала малопочетное право стать жертвой похищения мадам Лушкиной – вместе со своим билетом, который Галина Михайловна, в свою очередь, отдала дочери. И бедную Элечку украли!
– Минуточку! – на этом месте Алехандро оборвал мое плавное повествование. – Нестыковочка получается. Возможно, ты об этом не знаешь, но судмедэксперт, который осматривал тело Ариэллы Лушкиной, не нашел никаких признаков насилия. Погибшая была девственницей.
– Я так и думала, – сказала я. – Понимаешь, со вторым похищением все непросто оказалось. Во-первых, эти Сальниковы своим автомобилем человека сбили – того самого фотографа, Горшенина. Я полагаю, он очень некстати выскочил со своим фотоаппаратом. Видно, тоже в зале сидел, приглядывал за светловолосой девушкой на моем месте в третьем ряду, думал – это я там сижу, хотел после спектакля фотосессию продолжить… А преступникам работа папарацци ничего хорошего не обещала, вот и переехали они Игогошу вместе с его камерой. Но Элечке они ничего не сделали. Ничего! В том-то все и дело.
– Не понимаю, – признался мачо.
– Вы, мужчины, толстокожие существа! – посетовала я. – Прямо, носороги какие-то! Ну, чего ты не понимаешь? Тебе не ясно, почему они не заперли ее в подвале, как рабыню страсти, а отпустили на все четыре стороны целой и невредимой?
– Нет, как раз это я понимаю очень хорошо, я видел фотографии Элечки, – скривился «носорог». – Если эти ребята вместо тебя вывели из зала ее, они, сто пудов, были о-очень разочарованы, и я их понимаю. Я другого не понял: с чего эта дурочка так расстроилась, ей же ничего плохого не сделали?
– Так в том-то и дело! – закричала я, обратив на себя внимание всех присутствующих в зале.
Пришлось срочно извиняться:
– О, простите мне мою эмоциональность!
– У нее папа итальянец! Сплошная экспрессия! – улыбаясь, соврал подоспевшему метрдотелю Алехандро.
– И думать забудь так шутить, у меня папа – настоящий полковник, и это такая экспрессия, что Отелло и рядом не стоялло! – сквозь зубы прошипела я шутнику, когда метрдотель отошел. – Вернемся к Элечкиному душевному расстройству. Ты думаешь, что именно должна была почувствовать некрасивая тридцатилетняя девушка, в жизни не видевшая мужского внимания и не знавшая мужской ласки, когда ею пренебрегли даже насильники?!
– Опаньки, – пробормотал Алехандро и почесал в затылке.
Чувствовалось, что такого глубокого психологизма он от нашего криминального сюжета не ожидал.
– Я думаю, она должна была люто возненавидеть весь мир, а в первую очередь – себя и маму, которая произвела ее на свет такой уродиной, – закончила я.
Мачо не нашел, что возразить, и мы замолчали, но спустя несколько мгновений печаль смыла солнечная неополитанская мелодия. Подгоняемый улыбающимся метрдотелем, к нашему столику прибился скрипач – специально для того, чтобы сыграть «Санта Лючию» для дочери моего мифического итальянского папы.
Под исторически чуждые мне напевы неаполитанских солнцепоклонников я распрощалась с Алехандро и, не смотря на его протесты, уехала домой на такси.