Шутка брюнетам не понравилась. Сокрушенно поцокав языками, они высказались в том духе, что пить – это грешно, и проводили Смеловского словами: «Совсем старик, а глупый, ночью дома не сидишь!» – и тяжелыми взглядами из-под низких лбов.
Макс, успевший за последними переживаниями позабыть, что он в гриме, наконец понял, что за колючая штука щекочет ему ухо, и попытался поправить перекосившиеся накладные усы. В результате они вовсе отклеились и упали на тротуар, как подстреленная чайка.
– Э! Э! – оживились не пропустившие эту сцену бандиты.
Смеловский проявил осторожность и не стал дожидаться продолжения разговора – машинально подобрал усы и дунул вдоль по питерской со всей скоростью, которую позволили ему развить длинные мускулистые ноги. Мелкорослые бандиты от него быстро отстали. Попетляв по жилому кварталу, Макс выбежал на проспект и нырнул в приоткрытую дверь под украшенной огнями вывеской с изображением залихватски подмигивающей прохожим Дамы Пик.
Игорный клуб работал с двадцати двух часов до шести ноль-ноль и кое-как годился для того, чтобы переждать ночь до утра. Макс еще не решил, куда он двинется дальше, но в клубе первым делом прошел в туалет и там постарался изменить свою внешность: снял седой парик, сунул его в карман пальто, а само пальто вывернул наизнанку, превратив в атласный пыльничек соломенного цвета.
Следующий ход подсказала коробочка с крем-краской для обуви, забытая каким-то пижоном на краю умывальника. С помощью флакончика с удобным поролоновым аппликатором изобретательный Макс перекрасил серебристые дедморозовские усы в жгуче черные – в один цвет с чубом М. Ц. Ямомото. Затем он поплевал на клейкую сторону преображенного волосяного изделия и прилепил его себе над переносицей. Из перекрашенных усов получились замечательные смоляные брови, совсем как у молодого Брежнева! При этом, приобретя сходство с незабвенным генсеком, Максим перестал быть похожим на собственную фотокарточку на водительских правах. Впрочем, это не имело значения. Предъявлять кому-либо права он не собирался – хотя бы потому, что у него уже не было машины, пригодной для эксплуатации. Хорошенькая белая «Ауди» шестой серии превратилась в малоценное авто с разбитым бампером и помятыми крыльями. Поскольку застраховать машину Смеловский не успел, надеяться на возмещение ущерба не приходилось, и это не добавляло ему хорошего настроения.
Не радовала и компания. Справа от Макса ожесточенно резался в покер с компьютером худой, как палка, молодой человек с жестко вздыбленными оранжевыми волосами. Вкупе с телосложением прическа наводила на мысль о том, что ее обладатель, вопреки Дарвину, произошел от половой щетки. Раз за разом проигрывая бестрепетному автомату, шваброподобный юноша занудно повторял одно и то же ругательное слово. Филолог по образованию и эстет по складу характера, Смеловский испытывал растущее желание прочитать шваброиду небольшую лекцию на тему «Богатые выразительные средства русского народного мата».
Слева от Макса на одном стуле в неустойчивом равновесии устроилась любящая парочка. Длинноволосый юноша и наголо бритая девушка, затейливо, как спаривающиеся осьминоги, спутались конечностями и звучно целовались, не обращая внимания на своего «однорукого бандита».
– Мы с тобой чужие на этом празднике жизни, – пробормотал Смеловский, объединяясь с забытым роботом.
Ему было скучно, грустно и очень хотелось спать.
Тем временем в пятидесяти метрах от игорного заведения нетерпеливо ожидала сигнала к действию разношерстная компания из шести человек: пяти разнокалиберных штатских и одного милиционера.
– А пистолеты нам дадут? – блестя очками с немыслимыми диоптриями, пытала молодого стеснительного милиционера Климова бойкая старушка Тракторина Ивановна. – А резиновые дубинки? А наручники?
– В секс-шоп сходи, бабуся! – посоветовал здоровенный и наглый студент института физкультуры Вовик Просвиркин.
Он подтолкнул локтем робеющую однокурсницу Машеньку и растянул губы в длинной улыбке.
– Тебе самому в шопе самое место! – огрызнулась несгибаемая старушка, вызвав дружный смех в рядах наспех сколоченной народной дружины.
– Товарищи, товарищи, что за неуместное веселье! – строго сказала Вероника Тимофеевна из Департамента социального обеспечения. – Дело у нас серьезное, государственное, можно сказать, дело, призванное оградить наше будущее…
– От нашего же настоящего! – меланхолично пробормотал корреспондент «Кубанского утра» Михаил Рыбалкин и спрятал в сумку для фотоаппарата початую фляжку с коньяком.
Милиционер Климов посмотрел на ушлого газетчика с нескрываемой завистью и шумно сглотнул безалкогольную слюну.
– Может, мы уже пойдем? – робко спросила первокурсница Машенька, не уточнив маршрута. – Темно уже. Поздно! Меня мама дома ждет.
– Подождет, – отмахнулась профессионально нечуткая департаментская дама. – Вам ведь уже есть восемнадцать годочков, милочка?
– Есть, – прошелестела Машенька и потупилась.
– Взрослая уже! Все можно! – с намеком сказал наглец Просвиркин и снова подтолкнул милую девушку локтем.
– Давайте-ка я еще раз напомню вам нашу задачу! – поправив на мясистом носу очки в невесомой оправе, досадливо сказала Вероника Тимофеевна. – Наша задача заключается в том, чтобы проверить, как в этом районе исполняется краевой закон о защите детства. Согласно данному закону, принятому в первом чтении на второй весенней сессии законодательного собрания нашего края, лица, не достигшие восемнадцати лет, после двадцати двух часов не имеют права находиться вне дома без сопровождения взрослых. Таким образом, в случае, если в данное время суток…
Она посмотрела на часы.
– В двадцать три пятнадцать! – недовольно подсказал сварщик Михайлов, единолично представляющий в разношерстной тусовке гегемон пролетариата.
– Если мы встречаем на улице или в общественном месте несовершеннолетнее лицо, мы его забираем! – закончила Вероника Тимофеевна.
– Только лицо забираем или тело тоже? – спросил Просвиркин и хамски заржал.
– А пистолеты у нас есть? – опять влезла неугомонная пенсионерка. – Или хоть дубинки? Для этого… Для подавления в случае активного сопротивления?
– Бабушка, но в кого же стрелять? В детей?! – шокировалась нежная Машенька.
– Зачем сразу – в детей? Сначала в воздух! – отбрила железная старуха и вытянула руку с оттопыренным указательным пальцем, имитируя неприцельную стрельбу в верхние слои атмосферы. – Пах! Пах!
– Пах – это совсем не там! – заявил бесстыжий Просвиркин и снова заржал.
– О господи! – шумно вздохнула департаментская дама и подкатила глаза так, что даже наглец Просвиркин не смог сказать: «Господь – это не там!»
На самом деле над головами дружинников реял не Всевышний в сонме ангелов, а длинный баннер, растянутый над улицей на четырехметровой высоте. Надпись, изображенную на растяжке, придумали специалисты городского агентства социальной рекламы, а переврали, склеивая текст из отдельных слов, безответственные рабочие-монтажники. Вместо одобренной руководством департамента хлесткой текстовки: «22.00: дома ли ваши дети?» на белой баннерной ткани краснело: «22.00: ваши ли дети дома?» Строчка вызывала гомерический смех у прохожих и по смыслу органично смыкалась с бородатым анекдотом про папашу, который вечером забрал из детского сада чужое дитя, но не переживал по этому поводу, потому что «завтра все равно назад вести».