Боб с клокотанием выдохнул воздух, подогнул колени и упал на стул. Потом очень-очень медленно повернул голову и во все глаза уставился на Мэри.

– Я же предупреждала, – пожав плечами, грустно сказала она.

Боб и Макс молча таращились на нее.

– Можно я уже пойду? – вздохнув, спросила Мэри.

– Да, конечно! – Боб очнулся, подвинулся, освобождая девушке проход к двери, и посмотрел на секретаря, который, защипнув пальчиками штанины и приподняв их над ботинками, со страдальческим видом рассматривал свои мокрые носки. – Макс, и ты иди, переобуйся.

– Отлично! – Макс унесся первым.

Пропустив его в коридор, Мэри остановилась в дверях и оглянулась на Боба. Ее узкое бледное лицо неожиданно осветилось улыбкой.

– Я вспомнила кошек, о которых ты говорил вчера. Я видела картинки в книжке. Это такие маленькие меховые звери на четырех ногах и с хвостом, да?

– Они самые, – кивнул Боб.

– Жалко кошек, – снова погрустнев, со вздохом сказала Мэри и шагнула в коридор.

– Что ты имеешь в виду? – крикнул ей в спину основательно замороченный Боб.

– Не вздумай отправиться в отпуск на Землю! – ответила Мэри уже из коридора.

– Почему это? – пробормотал он и прижал ладони к щекам.

Пальцы у него были холодные-холодные, словно он трогал ими ледяной шарик, но от прикосновения к разгоревшемуся лицу они быстро согрелись.

Все ниточки свяжутся, неуверенно, но не безнадежно думал Боб. Глупость и мудрость смешаются, линии перепутаются, потому что так всегда происходит в жизни, где всё случайно и всё закономерно, и даже то, что происходит вопреки нашим желаниям, оказывается к лучшему. И что лучше всего – этому никогда не будет конца.

Хотя как, черт побери, надоела уже эта неразбериха!

В божественное провидение он не верил.

25. Земля

Это было похоже на обрыв кинопленки: лазерная вспышка, убившая Сэма, ослепила Пита и словно обрубила ленту. А после пустого черного кадра картина сменилась.

Нет, пустыня вокруг Пита была все та же – однообразно волнистая, безграничная и невыносимо жаркая. Но ни от ямы, только что зиявшей у самых его ног, ни от возвышавшегося неподалеку корабля не осталось и следа. Исчезли, как будто их и не было.

Пит понял, что Тревор запустил Сэмову машинку и растянул свои секунды – те, что оставались до взрыва, в часы или даже дни. После этого ему хватило времени и на то, чтобы засыпать штольню с бомбой, и на неспешный отход яхты за пределы опасной зоны. Наверняка Тревор уже далеко, готовится к встрече с Лианом, преображение которого начнется в тот момент, когда погибнет Земля. Ровно в полдень.

Он посмотрел на часы: одиннадцать часов пятьдесят девять минут.

Представь, что через минуту тебе отрубят голову, вспомнились Питу слова Сэма. Это было не смешно, но он истерически засмеялся: громко, до слез и нервной икоты. Потом покачал головой, успокоился и утер концом повязки слезы на глазах.

От резкого движения слабая повязка совсем размоталась, и шелковое кашне покойного Сэма Сигала скользнуло на песок, с которым уже смешался прах ее недавнего владельца. Пит проводил широкую белую ленту безразличным взглядом и машинально потрогал саднящую рану над ухом. Нервно хмыкнул: ничего страшного, терпеть осталось недолго, совсем скоро – ровно в двенадцать часов – ссадина перестанет болеть.

Пальцы его запутались в тонкой металлической сетке. Пит ошеломленно замер, не веря и не дыша. Потом торопливо выдохнул воздух и поспешно ощупал свою голову.

Так и есть! Под шелковой повязкой на голове у него была волшебная Сэмова шапочка!

И мертвая тишина пустыни лопнула, как мыльный пузырь. В мозгу Пита, перебивая друг друга, зазвучали два голоса: веселая скороговорка Сигала и лихорадочно рассуждающий голос самого Пита.

Ты знаешь, что через минуту тебе конец. Ай да Сэм, вот, значит, почему он в свой последний миг сделал этот нелепо картинный жест – стукнул себя по лбу: не по лбу, а по чудесной этой шапочке, надетой на его гениальную голову под уродливой мягкой шляпой!

И ничего с этим не поделать. Точно, Тревор как раз приказал унылому Берту взять большую машинку, а Сэм, видно, сразу же вспомнил про свою маленькую времярастягивающую шапочку и решил бороться до последнего.

Но есть эта штучка. Тревор уже давил на курок, а Сэм успел нажать кнопку запуска и растянуть свой последний миг. Сколько же у него было времени до неминуемой гибели? Какая-то сотая доля секунды – значит, минут пять–десять растянутого времени.

Вот он, шанс! Пять минут – это был слишком короткий срок, чтобы достать из глубокой штольни чертову бомбу и как-то ее остановить, если ее вообще можно было как-то остановить. Но пяти минут было вполне достаточно для того, чтобы снять шапочку с себя, а потом, размотав повязку на голове истукана-приятеля, нацепить ее на него и снова прикрыть сеточку несколькими небрежными витками легкой шелковой ткани. Тревор, разумеется, ничего не заметил, он-то оставался в нормальном времени и был очень занят – давил на курок.

О Господи, но я же не знаю, как эта штука настраивается и запускается! – испугался Пит. Нахлобучиваешь ее на голову, шлепаешь по блямбочке и щелкаешь пимпочкой.

До взрыва осталось секунд десять, не больше. Твой палач еще только поднимает топор.

Надеюсь, Сэм сообразил настроить ее так, чтобы мне не захватить роковой полдень! Все, больше тянуть нельзя, держись, Джонни, что-то будет!

Закусив губу, Пит отчаянно шлепнул ладонью по массивной кокарде сетчатого берета, сбил крохотный рычажок и отодвинул свою неизбежную смерть.

Это был самый долгий день в жизни Питера Корвуда – первый из восьми дней, сотворенных для него гениальным прибором ныне покойного Сигала из последних восьми коротких секунд.

Начавшись бурей восторга, день закончился мертвым штилем отчаяния.

Когда Пит понял, что все получилось, что Сэмова машинка сработала, он смеялся и плакал, и все поглядывал на секундную стрелку, прилипшую к циферблату за восемь делений до роковой встречи с почти соединившимися в одну вертикальную черточку минутной и часовой стрелками. Целых восемь дней жизни! За это время он непременно придумает что-нибудь, что позволит отменить конец света. Что именно – Пит еще не знал, но понимание того, что он единственный человек в мире, который может предотвратить катастрофу, побуждало решительно действовать.

Бросив еще один суматошный взгляд на часы – они, разумеется, даже не тикали и казались совершенно мертвыми, – он сорвался с места и побежал к горизонту.

Наверное, сторонний наблюдатель нашел бы это зрелище комичным: потный, тяжело сопящий малый с потрепанным кейсом в руке и выражением безумной тревоги на багровом лице вихрем мчался по раскаленным пескам, на ходу что-то бормоча, загибая пальцы и поминутно поглядывая на сломанные часы.