— Да, да! — расхохоталась она звонко. — Какая же вы хорошая отгадчица, душечка моя!
— А знаете ли вы, зачем Бог создал человека, Тамара? — серьезно глядя в глубину ее черных глаз, спросила я.
— Конечно, чтобы жить и радоваться! — вскричала она, не задумываясь ни на минуту.
— Чтобы приносить пользу другим, — поправила я ее, — а лентяй, глупец и неуч не может приносить другим пользы. Для того-то и надо прилежно учиться, милая вы моя дикарочка!
— Как, как вы сказали? Как вы назвали меня, душечка? — так и встрепенулась она при моих последних словах, в то время как первая часть моей фразы пропала даром, так как она даже и не расслышала ее.
— Дикарочка! — повторила я, улыбаясь.
Она пронзительно взвизгнула совсем по-детски и обвилась руками вокруг моей шеи.
— Душечка! Ангелочек мой! Кошечка моя! — шептала она, ласкаясь ко мне.
— Сестрой вашей буду, рабой, собачонкой! Всем, чем хотите! Я так люблю вас! Так рада вашему приезду! — И она душила меня все новыми и новыми поцелуями.
Я с трудом освободилась из ее объятий и напомнила ей, что мне надо одеваться. Тогда она быстро соскользнула с постели, послала мне несколько воздушных поцелуев и выпорхнула из комнаты с легкостью птички.
Через минуту до меня долетел обрывок какой-то печальной восточной песни, распеваемой звонким, жизнерадостным и таким прелестным, чистым голоском, что я не могла не заслушаться певуньи. Потом песня разом оборвалась. Послышался задушевный смех, потом чье-то ворчанье, потом веселый визг, и пучок белых роз, обрызганных росой, влетел через открытое окно в мою комнату и упал у моих ног.
Через полчаса я уже сидела за чайным столом вместе с князем Кашидзе, его внуком Андро и княжной Тамарой.
Князь Кашидзе приветливо встретил меня. Он мало изменился за те шесть лет, которые я его не видела. Это был тот же представительный старый генерал, каким был и тогда, когда посетил нас с мамой в Петербурге. Строгое лицо его, с печатью затаенной думы и заботы, прояснялось лишь в те минуты, когда он смотрел на свою любимицу внучку. Зато его внук Андро, смуглый, некрасивый мальчик лет пятнадцати, с большим шрамом на лице (я узнала позднее, что этот шрам был следствием падения Андро с лошади), не пользовался симпатией деда. Признаться, и мне Андро не понравился. В его лице было что-то хищное и злое. Брат и сестра были также далеко не в дружеских отношениях, что я заметила по трем-четырем фразам, в которых сквозила какая-то затаенная вражда между ними. Андро нигде не учился, после того как с грехом пополам окончил горийскую школу для грузинского простолюдья. Потом я узнала, что князь Никанор Владимирович Кашидзе прикладывал все старания, чтобы дать внуку соответствующее его княжескому достоинству воспитание, но все его усилия оставались тщетными. Князек Андро был непроходимо ленив и не поддавался никаким увещаниям деда.
Я поблагодарила князя Никанора за его приглашение служить в его доме. Он дружески расспросил меня о моем житье-бытье и потом, выслав внучат из комнаты, произнес, понижая голос:
— Вы, Людмила Александровна, не унывайте по поводу Тары… Она, в сущности, предобрый ребенок, хотя и избалована напропалую. Что делать, это дитя — моя единственная привязанность в жизни. Бог простит мне мою слабость по отношению к ней… Будьте к ней возможно снисходительнее, милая барышня! Это дикий цветок, взлелеянный самой природой Востока, такой же дикой, как он сам, и оторвать его силой и грубостью от родной почвы — значило бы погубить его. Прощайте же ей маленькие шалости и капризы. Эта девочка не знала никакой узды до четырнадцати лет, и теперь обуздывать ее будет несколько трудно. Вы знаете, что моя Тара не умеет даже читать, потому что, несмотря ни на какие мои просьбы, она не хотела учиться, а я не мог настаивать, так как огорчать этого ребенка для меня положительно невыносимо.
— Я попробую, князь, справиться с нею, — заметила я.
— Да поможет вам Господь, дитя мое, в деле ее воспитания! До сих пор я не брал гувернанток к девочке, боясь, чтобы они пагубно не подействовали на ее здоровье грубостью и строгостью. Теперь обойтись без воспитательницы невозможно. Я просил начальницу вашего института прислать мне снисходительную и добрую наставницу и очень рад, что выбор ее пал на вас. Ваша дружба с моей родственницей Ниной Джавахой говорит уже за вас. Сама судьба точно вмешивается в это дело и нежданно-негаданно присылает в мой дом ту, которую я встретил ребенком. Я надеюсь, что ваша серьезность и положительность, приобретенные печальной сиротской долей, послужат вам на пользу в трудном деле воспитания моей Тары!
— Я надеюсь, князь! — ответила я серьезно и, видя, что он высказал все, что хотел сказать, вышла из-за стола и направилась к выходу.
Легкое шуршание в соседней комнате привлекло мое внимание.
Я быстро распахнула дверь и… ахнула.
Тамара, прильнув к замочной скважинке, подслушивала то, что говорилось в столовой. Она не успела отскочить в ту минуту, как я открыла дверь, и получила легкий удар по лбу ребром двери.
— Вы подслушивали, Тамара? — пристально глядя ей в глаза, спросила я.
— Вы подслушивали то, что говорил ваш дедушка в столовой?
— Да нет же! Уверяю вас, нет! — возражала она, старательно избегая взгляда моих глаз.
Я молча взяла ее за руку и подвела к зеркалу.
— Никогда не лгите, Тамара, — указывая на ее красный лоб с предательским пятном на нем, сказала я. — Помните, нет на свете порока хуже лжи! Ложь — это начало всякого зла! Поняли ли вы меня, дитя мое?
Она опустила глаза. Губы ее дрожали. Я уже видела выражение искреннего раскаяния в ее лице, как вдруг резкий, неприятный хохот заставил нас обеих вздрогнуть и оглянуться.
Андро сидел верхом на подоконнике и, сбивая игрушечным кинжалом цветы магнолий, растущих у окна, хохотал притворным смехом.
— Ха-ха-ха! Поздравляю, княжна Тамара! — выкрикивал он между приступами деланного смеха. — Поздравляю, княжна-лгунья! Что, попалась птичка в клетку? Довольно напелась и напрыгалась! Так ее, так! Пробирайте ее, mademoiselle, хорошенько! На цепь ее посадите, как злую собачонку, чтобы она не смела кусаться и лаять! Надоела она всем, Тамарка! Покоя от нее нет! Заприте-ка ее лучше на хлеб и на воду, mademoiselle! Для вашей же пользы, право!
И злой мальчик смеялся все громче и громче, кривя свой и без того некрасивый, недобрый рот в гримасу и сверкая своими маленькими глазками, злыми, как у хищного зверя.
Я взглянула на Тамару. Она стояла бледная как полотно, и только одни ее чудесные глаза сверкали как уголья под темными бровями. Она напоминала мне маленького львенка, готового кинуться на жертву и растерзать ее.
«Не обращайте внимания на слова вашего брата!» — хотела я сказать для ее успокоения, но было уже поздно.