На обратной дороге Лариса спросила:
– А цирроз – это смертельно? Или можно вылечить?
– Не думай об этом, – сказала Люба. – Врачи сделают все, что смогут.
Лариса помолчала несколько минут, потом осторожно дотронулась до Любиной руки.
– Тетя Люба, мне очень стыдно, но… Как вы думаете, может быть, лучше, чтобы папа уже умер? У меня больше нет сил. Он все время ворует у меня деньги, продает вещи, хорошие вещи, которые вы мне дарили. Он орет, дерется, приводит каких-то собутыльников. Костик его боится. И я тоже боюсь. Я больше не могу. Грех так говорить, да?
– Не казни себя, – мягко ответила Люба, обнимая ее, – ты действительно очень устала. Как будет – так будет. Так и правильно.
«Как это ужасно, когда твоя семья состоит из людей, смерть которых приносит тебе только облегчение, – думала Люба, глядя на мелькающие за окном огни ночного города. – Ты их любишь, как умеешь, но жизнь рядом с ними превращается в адскую муку. Сначала Татьяна Федоровна, лежачая, полубезумная, требующая постоянного ухода и внимания, потом окончательно спившийся буйный отец, от которого нет покоя ни днем, ни ночью, который отбирает последние копейки и ворует вещи, а на руках у тебя крошечный ребенок, которым некому заняться, кроме тебя самой».
На следующий день лечащий врач сообщила Ларисе и Любе, что у Геннадия цирроз в последней стадии и им следует быть готовыми ко всему. Лариса окаменела и долго молчала. Они возвращались домой на служебной машине Любы, по дороге нужно было еще забрать Костика из яслей, и водителю пришлось сделать крюк.
– Саша, постарайтесь не попасть в пробку, – попросила Люба. – Ясли закрываются, и воспитательницы недовольны, когда родители опаздывают и вовремя деток не забирают.
– Постараемся, Любовь Николаевна, – весело отозвался водитель Саша. – Если что – переулками проберемся.
Лариса по-прежнему молчала, уставившись в собственные колени.
– Лариса, а как у тебя с личной жизнью? – спросила Люба. – Ты не думай, что я требую отчет, просто я подумала, что отец Костика мог бы помочь тебе, если что… У тебя с ним какие отношения?
– Никакие, – буркнула Лариса.
– Но он хотя бы знает, что у него есть сын?
– Не знает он ничего!
– Почему? – продолжала допытываться Люба. – Я не спрашиваю тебя, почему он на тебе не женился, это ваше с ним дело, но почему он не знает?
– Потому что я сама не знаю, – тихо проговорила Лариса, бросив опасливый взгляд на широкую спину сидящего впереди Саши.
Люба поняла, что девушка не хочет говорить об этом при водителе, и замолчала. Однако когда они уже забрали Костика и вышли из машины у дома, Люба не поехала в лифте на четвертый этаж, а зашла к Ларисе. Ей не давала покоя сказанная соседкой фраза: «Потому что я сама не знаю».
– Так чего ты сама не знаешь? – строго просила Люба. – Выкладывай.
Лариса залилась краской и попыталась увильнуть от ответа, но Люба проявила неожиданную настойчивость.
– Я не знаю, от кого у меня Костик, – призналась наконец Лариса.
– То есть как?! Как это ты не знаешь? Не знаешь, с кем встречалась, с кем спала? – Люба ушам своим не верила.
– У меня тогда двое было.
– Одновременно?
– Ну да.
– Что, прямо в один день? – не поверила Люба.
– Ну да. С одним я постоянно встречалась, а с другим так, случайно вышло… Будете меня ругать? – Лариса испуганно вжала голову в плечи.
– Не буду. Ты взрослый человек, сама решаешь, с кем и когда тебе спать. Но ты записала Костику отчество «Сергеевич», значит, была уверена. Или как?
– Да никак. Нужно же было какое-то отчество записать, а Константин Сергеевич – красиво звучит.
– Понятно. Сергей – это который постоянный или случайный?
– Никакой. Я ж говорю, выбрала отчество, чтобы красиво было. Тех двоих вообще не так звали. И не нужен мне никто из них, я Костика сама выращу.
– Ну, не нужен – так не нужен, – улыбнулась Люба. – А сейчас кто-нибудь за тобой ухаживает? С кем-нибудь встречаешься?
– Ой, да вы что! – Лариса махнула рукой. – Где время взять на эти глупости? У меня же Костик на руках. Ну, подкатываются там всякие, не без этого, но вы не думайте…
– Да не думаю я ничего, – Люба погладила ее по щеке. – Просто хочу, чтобы у тебя жизнь нормально сложилась. Ты имей в виду: если возникнет ситуация… ну, ты понимаешь, о чем я, приводи к нам Костика, даже не сомневайся, мы ему всегда рады. Посидим с твоим малышом, пока ты на свидание сбегаешь. Договорились?
– Договорились, тетя Любочка, спасибо вам за заботу. Только вряд ли мне понадобится.
– Это почему же?
– Так кому баба с довеском нужна? Только так, развлечься, а я уже наразвлекалась досыта, по горло. А если по-серьезному, так никому и не надо со мной связываться. Никто не захочет.
– Ну почему же? – возразила Люба с улыбкой. – Ты красивая молодая женщина, у тебя есть квартира, у тебя хорошая зарплата для работника без высшего образования, и у тебя уже готовый ребеночек, мальчик. Уверяю тебя, охотники найдутся. Ты не ставь на себе крест, все еще будет.
На следующий день Люба использовала обеденный перерыв для того, чтобы навестить Геннадия и еще раз переговорить с врачом. Ей казалось, что врач в присутствии Ларисы сказала не все. Может быть, если в кабинете не будет близких родственников, она будет откровеннее? Любе, привыкшей к заблаговременному планированию, хотелось более отчетливо понимать перспективы и прогнозы.
Геннадия уже перевели из реанимации в обычную палату. Он лежал землисто-желтый, трезвый и злой.
– Здорово, соседка, – поприветствовал он Любу. – Утешать пришла?
– Утешать? – Люба изобразила удивление. – Зачем тебя утешать? С тобой все в порядке.
– Не свисти, – презрительно хмыкнул Геннадий. – Помру я вот-вот. От печенки одни лохмотья остались. Ты там за Ларкой пригляди, с мальцом ей помоги, не бросай девку одну.
– Да ты еще сам за ней приглядишь, когда выздоровеешь.
– Не, не выкарабкаюсь я. Всё, хана мне, соседка. Жизнь как-то по-дурацки прошла, а я и не заметил. Сначала вроде все нормально было, с Надькой жил, Ларку растили, а как на нары загремел – так все и покатилось. Сам себя загубил. Ты меня не жалей, соседка, это я только понты дешевые нагонял, когда говорил, что безвинно пострадал и за чужое отсидел. За свое я отсидел.
– Как? – удивилась Люба. – Ты же и на следствии не признался, и на суде, и все время говорил, что не виноват.
– Мало ли чего я говорил. Виноват я. Надьку убил. Не признавался, упирался до последнего – это правда. И то, что Надьку я убил, – тоже правда. Я ее прямо на мужике, суку такую, поймал. Мужичок-то, – Геннадий вдруг захихикал и тут же сморщился, наверное от боли, – хреновенький оказался, испугался, – чуть в штаны не наложил. Вскочил с дивана без порток, срам прикрывает, а сам весь трясется и лепечет что-то. Смех один! Ну, его-то я отпустил, у него передо мной вины нет, ткнул пару раз кулаком в брюхо и вышвырнул вместе с его портками в прихожую одеваться. А уж с Надькой я разобрался по совести. Как полагается. Другой вопрос, что срок мне припаяли несправедливый, за таких шлюх, как моя Надька, надо не срок давать, а медаль на грудь, потому я и считаю себя безвинно осужденным и от власти пострадавшим. Поняла?