– Ты предполагаешь, что они действовали в складчину? – ужаснулась я, представив, как мои бабушка, мама и тетя наскребают из своих скромных заработков огромную сумму в долларах, которую затем передают такому недотепе, каким оказался Ян.
Трудно представить, что мои родственницы проявили бы такую расточительность и злопамятность. Я еще понимаю, если бы они подсыпали какого-нибудь не обязательно смертельно ядовитого порошочка в суп вредной Верке – такое было бы вполне в их духе. Но мысль о том, что они поручили расправу с Веркой совершенно постороннему человеку, а сами в это время веселились как ни в чем не бывало за праздничным столом, да еще забыли предупредить меня, чтобы я не совалась в садик, потому как там сидит нанятый ими киллер, – подобное у меня в голове никак не желало укладываться.
– Ничего такого я не предполагаю, – поспешила успокоить меня Инка, но я не очень-то ей поверила; она уже не раз демонстрировала, как много разных идей у нее возникает. – Просто я подумала, что надо бы предупредить майора, что Лешку навещала его новая подозреваемая.
Мы с радостью согласились переложить тяжесть выбора преступника на майора, и Инка тут же ему позвонила и рассказала про визит Любы, не забыв похвастать, что если бы не мы, то по явился бы еще один труп.
– Судя по тому, как майор выспрашивал про тебя и интересовался, почему ты соврала про куртку, он теперь тебя снова сильно подозревает, – сообщила мне Инка, повесив трубку. – И еще он спрашивал, где твой папа, Леша. Он с ним хочет поговорить, потому что, как он сказал, у него появились интересные сведения о том, кто работал в той клинике, где постоянно лечился твой папа.
– И кто? – хором воскликнули мы.
– Этого он мне, разумеется, не сказал, – с досадой ответила Инка. – Но я так поняла, что это женщина и у твоего папы с ней роман.
– Он бы мне сказал, – возразил Лешка. – То есть не сказал, а проболтался бы, он же совершенно не умеет держать язык за зубами. Он и маме всякий раз пробалтывался, если делал что-нибудь, что она ему запрещала. Несколько дней он крепился, а потом все равно забывал и выкладывал нам все за ужином. Даже если бы у него была женщина, он бы маме про нее рассказал. Все это знали, и никто не доверял ему своих секретов, он по рассеянности мог выдать любой секрет в самую неподходящую минуту.
– Однако он сумел скрыть от милиции не только то, что ты поехал в монастырь, но даже то, в какой именно монастырь ты поехал, – возразила я, правда, не очень уверенно.
* * *
Дело в том, что я помнила одну историю. Будучи еще маленькой девочкой, я, доверчивая, рассказала добродушному Лешкиному папе о том, что выливаю ненавистные мне бабушкины щи в раковину, а отварную капусту из тарелки аккуратно перекладываю за пенал. Меня беспокоило: правильно ли я поступаю. Лешкин папа тогда нашел, что это весьма забавно, но уже буквально через неделю мои родственники вдруг затеяли незапланированную и совершенно неожиданную перестановку на кухне, о которой дотоле и речи не было, и, разумеется, нашли за пеналом кучу заплесневевших к тому времени овощей. Так как Лешкин папа был единственный, с кем я поделилась своей тайной, то даже в пятилетнем возрасте я сумела сообразить: не иначе как он поделился ею еще с кем-нибудь, и не иначе как с моей теткой или с бабушкой.
– Папа и не скрывал, – объяснил мне Лешка. – Он просто не помнил. Нам с мамой врачи сказали, что у папы, когда он в течение долгого времени находится под градусом, происходит раздвоение личности. И та личность, которая трезвая, не помнит о том, что делала та личность, которая пьяная.
– Очень распространенное явление, – кивнула я, вспомнив про Маришкиного жениха, который в таком состоянии умудрился смотаться в другой город и запрятать ценностей (причем не своих) на сумму, поставившую на уши всех. – И долго он может так раздваиваться?
– Сколько пьет, столько и раздваивается, – заявил Лешка. – Пьяный не помнит о том, что делал трезвый, и наоборот. Поэтому когда папа разговаривал с майором, он ничего ему не мог сказать про меня, ведь разговаривал он с ним в относительно нормальном состоянии. А я с папой прощался, когда он был здорово под градусом.
– Жаль, что раздваивается он не физически, – вздохнула Инка. – А так мы имели бы дивного подозреваемого. Одно тело создает себе алиби, а другое в это время убивает свою жену и ничего при этом не помнит.
– Уймись ты, – посоветовала я подруге.
– Да я что?! – Инка развела руками. – Алиби у Лешкиного папы твердое, это даже сам майор признал, так что не обращайте внимания на мои фантазии.
– А что майор тебе еще сказал про ту женщину, с которой у моего папы якобы роман? – неожиданно спросил у Инки Лешка.
– Вроде бы больше ничего. – Она пожала плечами. – Может быть, твой папа нам сможет побольше рассказать?
– Я с той его личностью, которая постоянно под градусом, плохо знаком, – нерешительно заметил Лешка. – Маме как-то удавалось скрывать ее от меня. Поэтому очень может быть, что та личность и не захочет делиться с нами ни своими, ни чужими тайнами, а тем более амурными похождениями, даже если они и были.
– Все равно надо попробовать, – настаивала Инка. – К тому же сделать это проще простого. Нам для этого что требуется?
– Немного спиртного? – робко предположил Лешка.
Инка смерила его уничтожающим взглядом и заявила, что немного тут не подойдет и нечего экономить на родном отце.
– От этого твое личное счастье зависит, пойми, – втолковывала она Лешке, когда они шли в винный магазин покупать спиртное.
Я осталась дома и взяла на себя приготовление закуски. К счастью, холодильник в лоджии был забит всевозможными соленьями и маринадами, поэтому соорудить из них нечто, напоминающее легкую закуску, не составило почти никакого труда. Только некоторые банки плохо открывались, а в остальном все было в порядке. Там же стоял мешок с картошкой, которую я почистила и поставила варить. Лешка, когда они вернулись из магазина с тремя бутылками «Смирновки», был поражен.
– Как тебе это удалось? – выдавил он из себя, таращась на стол, уставленный салатницами с маринованными огурчиками, помидорчиками, грибочками и овощными салатиками; среди всего этого совершенно терялись две тарелки с магазинной нарезкой.
– Пришлось изрядно потрудиться, чтобы их открыть, – с невозмутимым видом ответила я, показывая на батарею пустых банок.
– Да, – согласился Лешка. – Но откуда ты их взяла?
– Как откуда? Из холодильника. Разве это не твоя мама готовила?
– Моя мама в жизни не прикоснулась ни к одному огурцу с целью замариновать его. А к грибам она вообще испытывала стойкое подозрение, поэтому у нас дома их сроду не водилось, – с достоинством ответил Лешка.
Тут уж пришел мой черед удивляться. Я отвела Лешу в лоджию и продемонстрировала ему по-прежнему полный, несмотря на мои усилия опустошить его, холодильник.