Мальчик перехватил взгляд Одонье, брошенный на мятую юбку Клер, не ускользнула от него и вспыхнувшая в глазах законника искорка презрения. Ему захотелось уйти, взять мать за руку и сказать: «Плюнь на этого борова, поедем домой, справимся и без его помощи. Никто нам не нужен. Ты просила меня стать сильным — я стал им. Ничто на свете теперь меня не испугает». Но вместо этого им пришлось долго выслушивать разглагольствования нотариуса, чьи чересчур проницательные глазки пронзали их насквозь.
Одонье говорил, бурно жестикулируя и шумно вдыхая носом воздух, открывая все новые папки и перебирая какие-то бумаги. Дом тем временем стал оживать, наполнился суетой и движением, по коридорам, словно в пантомиме, засновали худые женщины в черном. Где-то за стеной монотонной скороговоркой затрещал радиоприемник, настроенный на Лондон. Время от времени одна из женщин на цыпочках входила в кабинет Одонье и шептала ему что-то на ухо. Нотариус хмурил брови, ерзал в кресле, выводя бессмысленные каракули на листе бумаги.
— Итак, вы все-таки намерены там поселиться? — спросил он, видимо, решившись наконец сократить время визита. — Усадьба в ужасном состоянии — ничего общего с тем, что вы видели прежде. Боже! Простите, что я вам это говорю, но ведь перед смертью старина Шарль был немного не в себе. Он все пустил на самотек — рассчитал слуг, поскольку не мог им платить. Жил один, окончательно опустился. Когда он отправлялся бродить по окрестностям, его часто принимали за браконьера.
— Но что же произошло? — прозвучал вопрос матери.
— Банкротство, мадам! — проговорил Одонье фальшиво-горестным тоном. Вам не хуже моего известно, что он брал заказы у англичан на постройку яхт для богачей. Война сразу лишила господина Шарля его обычной клиентуры. Немцы все пять лет вели за ним пристальное наблюдение, что отнюдь не способствовало процветанию его предприятия. Поскольку прошел слушок, что у него не все в порядке с комендатурой, клиенты стали обращаться к другим владельцам для ремонта, очистки подводной части или конопачения судов. Скоро заказы и вовсе прекратились: блокнот господина Шарля, где он вел записи, оказался пуст. Рабочих пришлось распустить, а недостроенные корабли продолжали гнить на стапелях. Кончилось тем, что их продали на дрова. Сердце кровью обливалось на это смотреть. Только представьте: красавицы яхты, предназначенные для плавания в открытом море, настоящие сокровища, с превосходными, прочными корпусами…
— А земли? — прервала его Клер.
— Мало-помалу все ушло на уплату долгов — рабочим, поставщикам. Ведь он не желал оставаться должником, считал это делом чести. Многие, кому стало известно о его бедственном положении, поспешили этим воспользоваться и не прочь были купить гектар-другой, разумеется, за бесценок. Земля распродавалась по клочкам, по крохам.
— И ничего не осталось?
— Не совсем так. Сохранился небольшой участок, гектара в три, в месте, получившем название «Воронье поле», и еще дом. Но в доме-то и заключается главная проблема. В бывшем вашем поместье ни жить, ни заниматься земледелием нельзя, не советую вам с сыном туда наведываться. Там вас подстерегает опасность, реальная опасность, угрожающая вашей жизни. Немцы отчего-то решили, что Воронье поле служило взлетно-посадочной полосой для английских «лизандеров» и что по ночам туда на парашютах сбрасывали оружие для партизан. Лично я уверен, что это месть какого-нибудь обозленного крестьянина, из желания навредить месье Шарлю написавшего «разоблачительное» письмо в комендатуру. Немцы взяли да и заминировали Воронье поле. Видели бы вы, сколько зверей там нашло свою смерть, сколько полегло коров, привыкших там пастись! Место это крайне, крайне опасно.
— А что с усадьбой? — спросила мать.
— Усадьба, — вздохнул Одонье, — усадьбе тоже не повезло. Когда англичане пытались разбомбить военно-морскую базу в Термере, один из самолетов попал под зенитный обстрел и, чтобы попытаться приземлиться на брюхо, был вынужден освободить бомбовые отсеки. Снаряды попадали в лес Крендье [15] , неподалеку от ваших владений, однако одна бомба угодила прямо в дом, пробила крышу и угнездилась на чердаке в куче старых матрасов, не разорвавшись. Она до сих пор там, и никто ее не обезвредил. В любой момент самая незначительная вибрация — хлопнувшая дверь или скрипнувшая доска паркета — может вызвать взрыв.
Жюльен навострил уши. При мысли о бомбе на чердаке у него забилось сердце, разве не было это обещанием удивительного, сопряженного со смертельной опасностью приключения?
— И большая бомба? — не удержалась Клер.
— Еще бы! — присвистнул нотариус, и в его голосе зазвучали снисходительные нотки, характерные для мужчин, которые любят, подчеркивая преимущества своего пола, щегольнуть осведомленностью во всем, что касается оружия, двигателей или законов механики. — Полтонны. Стоит ей взорваться, и от дома останется лишь гигантская воронка, не говоря уж о том, что от детонации немедленно сработают мины на Вороньем поле. Будет настоящий ад. Нет, и речи не может быть о том, чтобы вы там поселились!
— Свекр жил в доме?
— Нет, в домике садовника. Но предосторожность была иллюзорной. Случись взрыв, его бы попросту распылило.
— Он подорвался на мине?
— Да. Я уже говорил, последнее время он вел себя странно: сам с собой беседовал, клял почем свет стоит ворон, бросал в них камни, точно мальчишка. Видели, как он несколько раз пролезал под колючей проволокой, преследуя птиц. Когда ему кричали, чтобы он вернулся, старик уверял, что знает расположение мин. Знает! Прошу прощения, что приходится касаться подобных деталей, но когда это произошло, от него практически ничего не осталось. Его опознали благодаря перстню с печаткой да наручным часам — вещи у меня, они в вашем распоряжении. Излишне напоминать, что недвижимость — как земля, так и усадьба — не подлежит продаже, прежде нужно обезвредить и то и другое, а немцы этого не позволят.
— Послушайте, мэтр, — не вытерпела Клер, — вам отлично известно, что немцы вот-вот уйдут.
— Допустим, — согласился нотариус. — Впрочем, здесь их присутствие никогда особенно не ощущалось — стратегические интересы отсутствуют. Рельеф неблагоприятен для высадки войск — слишком крутой береговой склон. Но это не меняет дела. Для разминирования нужен специалист, а в ближайшем будущем на него рассчитывать не приходится. Если появятся союзники, им и без того будет чем заняться.
— Мэтр, — устало произнесла мать, — идти нам некуда. Усадьба — все, что у нас осталось.
— Конечно, я не могу помешать вам вступить во владение вашими землями, — поджав губы, проговорил Одонье, — но ведь это безумие, чистое безумие, тем более с ребенком, которого не заставишь сидеть на месте.
Жюльена покоробило от этих слов. Неужели его принимают за безответственного мальчишку? Его охватила такая ненависть, что он готов был схватить чернильницу и запустить ею в лицо обидчику.