Майор, внимательно следивший за Калинкиным из неосвещенной комнаты, тоже снялся с поста и принялся за горячую, дважды прожаренную курицу. Без должного аппетита, вяло. Сложив остатки в кастрюлю, он слил туда масло со сковороды, сыпанул толченых орехов и, убежденный, что на завтрак будет сациви, пошел спать. Утро вечера мудренее…
А утром майор проснулся поздно — скорее, днем. Долго стоял под холодным душем, потом дубасил мешок, следя за синхронностью работы коленей и локтей, потом съел «сациви» и выглянул в окно. Серый «сто восьмидесятый» был на боевом посту. Одевшись, Сарычев спустился к «семаку», долго грел двигатель и, не обращая ни малейшего внимания на затаившегося Калинкина, отправился на поиск тех, чей отмеренный век уже подходил к концу. Таких Сарычев узнавал сразу, их жизненная суть виделась ему коптящей, гаснущей свечой.
Проводив клиента взглядом, Стеклорез немного подождал и, поправив пояс с «арматурой» — набором воровских инструментов, легким, гуляющим шагом обогнул дом. Неторопливо зашел в парадную, натянул «чуни» — специальные накопытники, чтобы не светить подошвы, одел на руки резиновые «наконечники» и, с помощью отмычки оперативно сработав дверь, оказался в майорской квартире. Несколько ошалев от спартанской обстановки, он хату даже шмонать не стал и, усевшись у окна в ожидании клиента, начал прямо-таки загибаться со скуки.
Тем временем на Большом проспекте Александр Степанович увидел проститутку. Совсем еще сопливая симпатичная девчонка предлагала за «недорого» расслабиться, быстро и качественно. В этом не было ничего особенного — шлюх нынче пруд пруди, по городу не проехать. Однако жрицу любви с Большого выделяло отношение к жизни — она с нею прощалась. Радужное разноцветье вокруг голосующей стремительно угасало, и Сарычев ясно видел, что отпущенное ей время подходит к концу.
Сегодня спрос на прекрасное был что-то слабоват. Вот уже трое водил тормознули свои тачки, но не томимые страстью, а в надежде заработать. Не клюнув на женские прелести, они разочарованно отчалили, а их носительница героически продолжила свое служение Венере на неласковом зимнем ветру. Наконец остановился джип «тойота-ранер», в котором сидели двое молодых людей, они захватили замерзающую жрицу любви и покатили в направлении Васильевского острова. Движение было плотное — по Большому-то не очень разгонишься, так что, держась в пяти корпусах, Сарычев без приключений довел джип до улицы Кораблестроителей. Затем «тойота» направилась к «Прибалтийской», съехала на пустынную в такую погоду набережную и где-то около часа стояла неподвижно.
Наконец открылась задняя дверь, и сильным пинком проститутку в одних лишь чулках выкинули на мороз. Что-то громко выкрикивая, она бросилась к машине, но джип отъехал метров на десять, и оттуда вылетела на снег какая-то интимная часть дамского туалета. Подхватив ее, жрица любви опять бросилась вслед за иномаркой, и цикл повторился.
Пробежав таким образом почти всю набережную, она вернула большую часть своей экипировки и дрожащими, негнущимися от холода руками начала одеваться. Натянула мокрое от снега бельишко, надела свитер, джинсы и какую-то не по-зимнему легкую куртку. Только вот с обувкой вышла незадача — сапог оказался в единственном экземпляре… Однако девушка уже не плакала. Окинув невидящим взглядом джип, где, видимо, упивались зрелищем, и ставя посиневшую босую ногу на носок, она медленно поковыляла к парадной ближайшего дома. Сарычев уже знал продолжение. Вернее, конец — звон разбитого окна на девятом этаже, полет беспомощного тела, глухой, ставящий последнюю точку в жизни, удар.
— Стой, стой, подожди! — бешено закричал он и, врубив скорость, начал отпускать сцепление — чтобы догнать, перехватить, задержать, остановить…
— Никто не волен остановить предначертания, — громогласно произнес Яромудр, но Сарычев не услышал его, резко, так, что глушитель заревел, стронул машину с места, тут же врубил вторую, что было мочи надавил на газ и… Проверенный, хорошо обкатанный, любовно отрегулированный двигатель заглох.
— Черт! — Майор в исступлении застрочил стартером, заелозил подошвой по педали, выругался так, что, верно, небесам стало жарко… А когда понял, что машина не поедет, выскочил на мороз и бросился за девушкой, которая уже исчезла в подъезде.
— Не надо, милая, не надо, стой, подожди, — молнией он метнулся к дому-кораблю, пнул застонавшую, обшарпанную, дверь, вихрем полетел по истоптанным ступенькам и вдруг остановился — услышал где-то наверху звон бьющегося стекла… ударяющий по нервам, рвущий душу на части… Поминальный… Видимо, и впрямь, предначертанное свыше не властно и богам…
Только Сарычев сейчас уже не думал ни о судьбе, ни о богах, ни даже о погибшей девушке… Сейчас его больше всего на свете занимали те двое в иномарке. Сгорбившись, он спустился по лестнице, вышел из подъезда и, не оглядываясь, двинулся к «семерке» — в полной уверенности, что та заведется… Именно так и произошло — двигатель как ни в чем не бывало заурчал, с легкостью завертел колеса, и майор, поглядывая по сторонам, не спеша порулил к гостинице.
Интуиция его не подвела. Джип повернул направо и остановился возле кафетерия — видимо, утомленный экипаж решил побаловать себя кофейком. Чтобы не светить «семака», майор припарковал его чуть подальше и, не запирая, направился к «тойоте». Сарычев ощутил, как в нем пробуждается Свалидор. Раскрутив в животе огненно-красную лаву, название которой яр, он бешено вскрикнул и движением ноги направил поток энергии на ни в чем не повинный джип. Удар был настолько силен, что дверца глубоко вмялась внутрь салона, искореженные петли лопнули и сразу же тревожно завыла сирена. А Сарычев уже встречал любителей продажной любви на халяву…
К потешающимся над бедой людской он жалости не ведал. В мгновение ока стальной кулак Сарычева раздробил водителю переносицу. Одновременно бодающий удар коленом расплющил его мужскую гордость. Беззвучно ухватившись руками за гениталии, тот повалился мордой в притоптанный снежок, товарищ же его бросился бежать. Дико крикнул майор на древнем, понятном лишь ему и Свалидору языке, и в прыжке легко достал беглеца ногой — ребром подошвы в основание черепа. Хрустнули кости, из носа обильно полилась черная кровь, и тело расслабленно повалилось на землю.
Сарычев глянул на лежащих с отвращением и почувствовал, что Свалидор ушел. Свою совесть он ощущал как указатель справедливого пути между добром и злом, и сейчас она была совершенно спокойна — глумящийся над слабым живота не достоин. Достоин собачьей смерти.
Опять пошел сильный снег, который снова никто и не подумал убирать, так что нах хаузе майор приехал затемно. Запорошенный «сто восьмидесятый» находился на своем месте, у помойки, и в салоне его было пусто. Значит, Сарычева ждали. В парадной, а скорее всего, в квартире. В родных пенатах, такую мать. «Ладно, братцы, сами напросились». — Чувствуя, что пришел Яромудр, майор неторопливо заковал «семерку», сплюнул и уже у самого подъезда ухмыльнулся. Веще. Он услышал, как бьется сердце Стеклореза, притаившегося в прихожей у сортира…
Калинкин в ожидании клиента истомился. Телевизора не было, холодильника тоже, пальцы в резиновых перчатках мерзко затекали, и, когда он наконец увидел паркующуюся «семерку», настроение его заметно поднялось.