Подтянувшись к служебному входу, Титов ударом кулака пробил дверь, отодвинул засов, и они с вором зашли внутрь. Миновали заставленный лотками полутемный коридор, очутились на кухне, здесь аспирант оглушил пьяненьких уже поваров, после чего двинулись дальше, на громкие звуки музыки. Лабали бессмертное: «…взял гоп-стопом мишуру, будет чем играть в буру…» Тут послышался бодрый голос: «Федя, как насчет осетрины?» — и в дверях показался халдей в черном смокинге, при бабочке, с красной рожей. Через мгновение он был уже никакой, а. Титов, напялив его лепень, выглядывал в зал.
Посередине, в мерцающем полумраке, стоял ломившийся от снеди стол мест этак на полета. Справа возвышалась эстрада с чуть теплыми деятелями культурной сферы, слева переливалась огнями елка. Веселье было в самом разгаре…
За спиной аспирант услышал металлический щелчок. Это законник откинул приклад автомата Калашникова, оборудованного соответственно обстоятельствам ПБСом — прибором бесшумной стрельбы.
— Который? — Титов скосился на Сукалашвили.
Тот пару секунд всматривался в полумрак, мрачно и сосредоточенно шевелил усами, и наконец раздался его свистящий шепот:
— Вон тот, слева от лахудры в диадеме, — и аспирант увидел мордоворота с цепким, пронизывающим взглядом, который смачно жрал шашлык прямо с шампура. Причем мясо не кусал — по-волчьи рвал.
«Посмотрим, как он все это переварит». — Титов ухмыльнулся, схватил поднос и почтительно приблизился:
— Прошу прощения, повар приготовил сюрприз, но вначале хочет, чтобы вы одобрили, не слишком ли пикантно?
— Повар? Сюрприз? — Мощным движением глотки отправив мясо в пищевод, любитель шашлыков осклабился, оглушительно рыгнул и попытался сделать значительное лицо: — Ну что, давай посмотрим. Ходи живей, черноголовый…
Он с шумом отвалился от стола и, не слишком твердо держась на ногах, двинулся за аспирантом, следом за ним сразу же поднялся высокий, плечистый телохранитель.
Как только вышли из зала, Титов без церемоний порвал бригадиру шею и взял любителя шашлыков за горло. Захрипев, тот начал медленно опускаться на пол. Подскочивший Архилин тут же принялся вязать ему руки, приговаривая негромко и радостно:
— Чушок [141] параличный, скоро ты у меня заголубеешь…
Этого Титов уже не слышал, в голове его вдруг зазвучало камлание: «А самая вкусная добыча это ужас и омерзение в сердце умершей в позоре женщины!» Он улыбнулся и, не обращая внимания на недоумевающий шепот законника: «Ты зачем туда? Сейчас шмалять буду», — быстро вышел в зал.
Щелкнул выключателем, и под потолком вспыхнули люстры, высветив красные, потные рожи мужчин и развратные лица их дам. Титов вышел на середину и негромко произнес:
— Стоять.
Повисла тишина, все замерли.
По команде музыканты затянули надрывное: «Постой, паровоз, не стучите колеса», и общество разделилось — мужчины отошли налево, дамы встали напротив. Было видно, что находятся они в каком-то подобии сна — глаза их стремительно наполнялись ужасом, но противиться чужой воле было выше их сил.
«Вот дает жизнь!» — раздался за спиной Титова восхищенный голос Архилина, забывшего про свой автомат. Аспирант вдруг почувствовал, что руки его стали подобны когтистым лапам оборотня Тала…
Когда красная пелена спала с его глаз, он застегнул штаны, вытер мокрые по локоть руки и вдруг услышал какие-то судорожные звуки. Обернулся и увидел несгибаемого вора-законника Дато Сукалашвили — того неудержимо рвало прямо под весело играющую огнями новогоднюю елку. Год начинался как-то невесело.
И когда приходили мы к Синей реке, стремительной, как время, а время не вечно для нас, и там видели своих прашуров и матерей, которые пашут в Сварге, и там стада свои пасут, и снопы свивают, и жизнь имеют, как наша, только нет там ни гуннов, ни эллинов и княжит там Правь.
Велесова книга
На следующий день поутру Сарычев подался на авторынок. Была суббота, народу набилось тьма, все с головой погрязли в мелкобуржуазной трясине. Рыночная стихия бушевала всепобеждающе и очень жизнеутверждающе… Неподалеку от ворот работали наперсточники, кидалы подыскивали очередного лоха, а местные менты, как пить дать работающие с ними в доле, глубокомысленно смотрели в сторону и делали вид, что ничего не происходит.
Между рядами машин степенно прохаживались крепкие молодые люди, торгуя талонами на парковку. Если кто не желал платить, появлялись другие молодые люди и шоферской монтажкой, завернутой в газетку, элегантно били по лобовому стеклу. А ежели кто подымал хай, то могли и кулачищем в морду. Перестройка…
Майор осмотрелся и положил глаз на полуторагодовалую «девяносто третью». Просили за нее по максимуму, однако, памятуя о ведре, полном денег, майор решил не мелочиться. Внимательно посмотрел — не битая ли, снял крышку с корпуса воздушного фильтра, убедился, что масло отсутствует, уговорил хозяина заехать на эстакаду и с помощью фонарика внимательно исследовал весь низ. Машина была в идеальном состоянии.
— Годится. — Майор улыбнулся.
— Подождать бы немного надо, — хозяин, пожилой, интеллигентного вида еврей, от волнения даже вспотел. — Я сейчас сыну позвоню, он с друзьями приедет, а то как бы… — И выразительно глянул на мощные плечи Александра Степановича.
Майор прекрасно его понимал — времена нынче были суровые.
— Предлагаю поехать к нотариусу, там вы выпишете мне «генералку», а на баксы обменяете ее уже у себя дома. Если что-то не понравится, порвете доверенность, и всего делов, тем паче что оформление за мой счет.
С этими словами Сарычев достал свой паспорт, вложил в него деньги и протянул еврею. Тот, убедившись, что на фото действительно запечатлен майор, кивнул и полез в салон.
Нотариус их долго не задержал. Шустрая мадам, с тонким пониманием жизни в глазах и неслабыми брюликами в ушах, поставила чекуху на заполненный машинисткой бланк, и Соломон Абрамович Кац повез майора домой. По пути разговорились. Выяснилось, что Соломон Абрамович собрался уезжать. Старший сын его отбыл уже давно, заматерел и постоянно звал к себе, а вот уговорил родителя только после событий в Чечне…
— Страшно, наверное, уезжать, — немного помолчав, заметил Сарычев, — большой запас энтузиазма нужен.
— Э, молодой человек. — Кац на мгновение даже забыл о дороге и, повернув к майору несколько одутловатое, с крупным носом лицо, с горечью произнес: — Конечно, страшно, да только еще страшнее оставаться. Посмотрите как-нибудь, какие у людей на улице стали глаза — как льдинки. Впрочем, там, за бугром, тоже не сахар. — Он вздохнул, шмыгнул носом и резко, так, что машину повело, встал на красный. — Кому мы там нужны? Куда ни кинь, всюду клин. Я вот докторскую защищал касаемо параллельных пространств. Ну там теория Джозефсена, Эйнштейно-Розеновские туннели, концепция «синтроподов» [142] … Эх, хорошо бы махнуть в какой-нибудь параллельный мир. С концами. Так ведь никак, слишком много энергии надо. Впрочем, говорят, в древности ходили. Если, конечно, сказки не врут…