Дверь соорудили кода-то с таким расчетом, чтобы она выдержала удары боевого топора. Два слоя дерева, в одном из которых древесные волокна шли вдоль, а в другом поперек, так что никаким топором разрубить ее было невозможно. В давние дни, когда ее только-только навесил на петли кто-то из вассалов Вильгельма Завоевателя, дверь запиралась на громадный, размером с полено, какое сжигают на святки, деревянный брус, ходивший в двух больших пазах, оставленных в каменной кладке. Когда брус изъели черви, – а случилось это уже в пору правления королевы Елизаветы, – деревенский кузнец сковал взамен него железный замок. Замок этот и поныне оставался на месте и был заперт. Ключ, весивший два фунта и три унции, мисс Браун уволокла с собой. Помимо замка, на дверь примерно в то же время поставили несколько больших и крепких засовов. С ними особой возни не предвиделось, поскольку их достаточно было вытянуть из скоб, – если, конечно, вы находились перед дверью, а не за ней. Со времени Елизаветы немалое число людей потрудилось над дверью, стараясь сделать ее понадежнее. В пору Регентства кто-то оборудовал ее железными прутьями, такими же как те, из которых состояла оконная решетка, но и эти прутья выдвигались, подобно засовам. При королеве Виктории кто-то навесил на дверь подобие цепочки, на какие в жилых домах запирают изнутри входные двери. При короле Эдуарде сюда приехал специалист из Английского Банка и поставил на дверь наборный замок, которого никто на свете не мог отпереть без ключевого слова, – им, кстати сказать, было слово «Мнемозина» (один из герцогов владел лошадью, носившей это имя и победившей на Дерби.) При короле Георге V некий американец продал правившему тогда герцогу произведенный Йейлом десятишиллинговый замок. А при короле Георге VI к двери прикрепили полоски защищающей от газов и светомаскировочной бумаги, посредством которой ее можно было приклеивать к косяку. В общем, дверь была заперта.
Пожалуй, невежественная Амариллис, ничего ни о чем, кроме крикетных бэтсменов, не знающая, могла уже прийти к заключению, будто наш Профессор – просто-напросто незадачливый старичок. Поскольку он так много знал обо всем на свете, можно подумать, что он совершенно не разбирался в приемах проникновения со взломом. Что ж, если быть абсолютно честными, то придется признать – нет, не разбирался. Однако, – и как раз этим Профессор отличался от многих хорошо нам известных бэтсменов, – на плечах у него помещалась голова. Мы уже видели, как он с ее помощью установил, откуда взялся маленький Народ. И ныне, пока он стоял перед дверью подземной тюрьмы, голова его почти зримо увеличивалась в размерах, словно надуваемый футбольный мяч. Белые волосы на ней встали дыбом, как у кошки во время грозы; глаза почти утонули в глазницах от напряжения, вызванного концентрацией мысли; вены на висках пульсировали, словно сердце лягушки, а сами виски как бы встопырились, будто надкрылья надумавшего взлететь майского жука.
Обвисшая на петлях дверь содрогнулась.
– Вот именно, – сказал Профессор. – Перед нами дверь. Прошу вас, о ученейший из школьных учителей, выйдите немного вперед, чтобы помочь мне в моих размышлениях.
Лиллипуты, охваченные благоговением – не по причине размеров Профессора, но по причине его духовной мощи, – несколько подались вспять, а Школьный Учитель торжественно выступил вперед, готовый сделать все, что в его силах, и испытывая гордость за то, что дожил до этого дня.
– Когда? – вопросил Профессор, величаво оглаживая бороду и не отрывая сверкающих глаз от замка. – Когда дверь не является дверью? Вот загадка, которую мы, среди прочих, призваны разрешить и призваны не впервые. Hic labor, hoc opus est.
Пока он размышлял, лиллипуты старались придумать, как бы воспользоваться малостью своих размеров для одоления двери. Например, если бы Профессор поднял одного из них, тот мог бы просунуть ручонку в скважину елизаветинского замка и сдвинуть его перемычки, при условии, что они не слишком тугие. Но против наборного замка, открывавшегося тайным словом, их малость все равно оставалась бессильной, как и против американского, стоявшего на двери с внутренней стороны, отчего развинтить его никакой надежды не оставалось. Они шепотом обсуждали все это, как вдруг Профессор поднял руку, требуя тишины. Он надумал.
– Итак, когда же, – повторил он, – дверь не является дверью?
– Tibi ipsi, non mihi, – уважительно произнес Школьный Учитель, подразумевая: «Сдаюсь!»
– Когда она снята с петель.
Справедливость его суждения поразила всех, будто громом. Старый джентльмен мог бы еще указать, что большинство замков и запоров представляют собой чистой воды надувательство, что когда охотникам на лис встречается на пути запертая на цепь калитка, им нужно лишь приподнять другую ее сторону, и что человеку вообще свойственно при виде висячего замка замирать, словно при встрече с гремучей змеей, вместо того, чтобы отойти немного в сторону и влезть в окно. Но он только сказал:
– Доставьте сюда кочергу.
Петли у двери были кованные, – их сделал тот же самый кузнец, который изготовил орнаментальный замок. Т-образные петли со шпульками в виде геральдических лилий, прилаженные с наружной стороны, чтобы не дать узникам добраться до них. В итоге нашим спасателям добраться до них ничего не стоило. К тому же петли были старые, изрытые ржавчиной.
По счастью, в одном из ближних в выходу погребов валялась брошенная неведомо кем кочерга, и лиллипуты, выстроившись в две колонны, приволокли ее, как смотрители зоопарка, случается, переносят крупных боа-констрикторов.
Профессор принялся за работу, колотя по петлям и поддевая их кочергой; с древних петель дождем сыпалась ржавая пыль; болты начали вываливаться один за другим; а помощники Профессора, волнуясь, наблюдали за его титаническими усилиями.
В гостиной викарий размышлял о своем. Почему, думал он, непременно нужно продавать человечков только в «Олимпию»? Когда мы наловим их в достаточных количествах, ну, скажем, целый бочонок, я возьму с собой дюжину в Лондон, в ящике для сигар, провертев в его крышке несколько дырок. Поеду в «роллс-ройсе» или, во всяком случае, первым классом, священники ведь должны служить примером представителям низших слоев общества. А в Лондоне я зайду не в одну контору «Олимпии», но и к сэру Джорджу Сангеру, и к Барнуму и Бейли, и ко всем остальным. Это даже лучше, чем тащить их в Голливуд. Покажу образцы и по очереди продам им бочонок, конечно, ничего не говоря о других покупателях. В конце концов, они же коммерсанты, люди в нравственном отношении, надо полагать, неразвитые, а на обман следует отвечать обманом. Печально, но что поделаешь. В Риме жить, по-римски выть. И кстати, возможно, самое мудрое – не говорить милейшей мисс Браун об этой тройной продаже. Она – женщина и может что-то не так понять, а кроме того, если я ей ничего не скажу с ней не нужно будет делиться. Она получит свою долю от первой продажи, этого вполне достаточно, – в сущности, она получит гораздо больше денег, чем может понадобиться любой незамужней женщине, и потом, я ведь знаю, сколь скромны ее потребности. Женщина она по натуре простая, и испортить ее было бы жаль. М-м-м-м-м. Ну и кроме того, мне, наверное, придется покинуть страну, обождать, пока не утихнет шум, вызванный продажей одного и того же товара трем разным фирмам, а мисс Браун будет полезно оставить здесь вместо себя, чтобы было кому позаботиться о доставке. Если же она заранее узнает о моей забавной проделке, ей, может быть, тоже захочется уехать из страны. Насколько я понимаю, женские тюрьмы у нас очень уютные, что же до климата Бермудских островов то ей, боюсь, он может не подойти. М-м-м-м-м. Палм-Бич, Бермуды, Гонолулу? Нужно будет заказать проспекты в туристических фирмах.