— Видите вы кого-нибудь, кто спешит ей на помощь?
— Нет.
— А ведь кажется, прошло уже много времени. Пение за окном прервалось, наступила гнетущая тишина.
— Долго еще?
— Всего несколько минут.
— Они позволят ей помолиться?
— Да, это они ей позволят. Старик внезапно спросил:
— Как по-вашему, может, и нам следует помолиться?
— Если желаете.
— Наверное, нам нужно встать на колени?
— По-моему, это не важно.
— Какую молитву мы прочитаем?
— Я не знаю.
— Может быть, «Отче наш»? Я только ее и помню.
— Что ж, молитва хорошая.
— Будем читать вместе?
— Если желаете.
— Гавейн, боюсь, мне все же придется встать на колени.
— Я останусь стоять, — сказал Властитель Оркнея.
— Ну вот…
Они еще только начали возносить свои безыскусные мольбы, когда из-за рыночной площади чуть слышно донесся сигнал трубы.
— Чшш, дядя!
Молитва смолкла на полуслове.
— Смотрите, там воины. По-моему, конные! Артур, вскочив, уже стоял у окна.
— Где?
— Труба!
И теперь уже прямо в комнату ворвалось ясное, пронзительное, ликующее пение меди. Король, дергая Гавейна за локоть, дрожащим голосом закричал:
— Мой Ланселот! Я знал, он придет!
Гавейн протиснул в оконницу грузные плечи. Они толкались, боясь упустить хоть что-то из виду.
— Да. Это Ланселот!
— Смотрите, он в серебре.
— Алый пояс на серебряном поле!
— Как держится в седле!
— Вы посмотрите, что там творится! Посмотреть, действительно, стоило. Рыночную площадь размело, словно лавиной, — то была сцена из жизни Дикого Запада. Корзины полопались, и кокосы раскатились в разные стороны. Рыцари стражи лезли на коней, подпрыгивая сбоку от своих скакунов с ногой, засунутой в стремя, меж тем как кони кружили вокруг всадников, словно вокруг осей. Псаломщики разбегались, бросая кадила. Священники посохами прокладывали себе путь через толпу. Епископа, который уходить не желал, стиснуло людскими телами и относило к церкви, а за ним плыл, словно штандарт, епископский посох, несомый высоко над смятенным людом каким-то преданным дьяконом. Балдахин о четырех столбах, под которым на площадь доставили что-то или кого-то, раскорячив колья, погружался в толпу, словно тонущий атлантический лайнер. Под медную музыку в площадь приливной волной втекал кавалерийский отряд, сверкая красками, лязгая оружием, помавая перьями, будто вожди индейских племен, и мечи воинов взлетали и опускались, как рычаги каких-то странных машин. Покинутая горсткой служек, заслонивших ее при совершении последних обрядов, Гвиневера стояла средь этой бури, словно маяк. В белой рубашке, привязанная к столбу, она оставалась недвижной в центре бешеной круговерти. Она как будто плыла над всеми. Бой кипел у ее ног.
— Как он управляется со шпорами и уздой!
— Ни у кого больше нет такого натиска, как у него.
— Ох, бедная стража! Артур заламывал руки.
— Там кто-то рухнул.
— Это Сегварид.
— Какая схватка!
— Его натиск, — пылко промолвил Король, — всегда был неотразимым, всегда! Ах, какой выпад!
— А вон и сэр Пертилоп упал.
— Нет. Это Перимон. Его брат.
— Смотрите, как блещут мечи на солнце. Какие краски! Хороший удар, сэр Гиллимер, хороший удар!
— Нет-нет! Посмотрите на Ланселота. Смотрите, как он наскакивает и напирает. Вон Агловаль слетел с коня. Смотрите, он приближается к Королеве.
— Приам его остановит!
— Приам — чепуха! Мы победим, Гавейн, — мы победим!
Гавейн, огромный, сияющий, обернулся.
— Это какие такие «мы»?
— Ну ладно, ладно, — пусть будет «они», глупый вы человек. Сэр Ланселот, разумеется. Вот и весь ваш сэр Приам.
— Сэр Боре упал.
— Пустяки. Они в минуту посадят его на коня. Вон он, совсем близко от Королевы. Нет, вы только взгляните! Он привез ей платье и плащ.
— Еще бы!
— Мой Ланселот не позволил бы, чтобы мою Гвиневеру видели в одной лишь рубашке!
— Да ни за что на свете!
— Он набрасывает их на нее.
— Она улыбается.
— Благослови вас обоих Господь, милые вы создания! Но пешие воины, бедные пешие воины!
— По-моему, можно сказать, что бой кончен.
— Ведь он не станет убивать больше людей, чем требует необходимость? В этом мы можем на него положиться?
— Разумеется, можем.
— Это не Дамас там под лошадью?
— Да. Дамас всегда носил красный плюмаж. По-моему, они отходят. Быстро управились!
— Гвиневера уже на коне.
Вновь пропела труба, но сигнал был другой.
— Да, должно быть отходят. Это сигнал отступления. Господи Боже мой, вы посмотрите, какая там неразбериха!
— Я только надеюсь, что пострадали немногие. Вы отсюда не видите? Может быть, нам следует выйти, оказать им помощь?
— Отсюда глядеть, так поверженных вроде немало, — сказал Гавейн.
— Моя верная стража.
— Около дюжины.
— Мои отважные воины! И это тоже моя вина!
— Вот не вижу я, кого и в чем тут можно винить, — разве братца моего, так он уже мертв. Да, это уже последние его ребята отходят. Видите Гвиневеру? Вон там, над всей этой давкой.
— Может, помахать ей рукой?
— Не надо.
— Вы думаете, это будет нехорошо?
— Нехорошо.
— Ну что же, тогда лучше, наверное, не махать. А хорошо бы все же что-нибудь сделать. Как-никак она уезжает.
Гавейн, ощутив прилив нежности, резко повернулся к Королю.
— Дядя Артур, — сказал он, — вы все-таки великий человек. Но говорил же я вам — все кончится, как следует.
— И вы великий человек, Гавейн, — хороший человек и добрый.
И радуясь, они расцеловались на старинный манер, в обе щеки.
— Ну вот, — повторяли они. — Ну вот.
— А теперь что станем делать?
— Это как скажете.
Старый Король огляделся вокруг, словно отыскивая, чем бы заняться. Бремя лет покинуло его вместе с признаками старческой дряхлости. Он распрямился. Румянец заиграл на щеках. Морщинки у глаз, казалось, лучились.