Да ну! Кто, и что, и когда замечал в нем такого особенного? Обычный бродяжка – не то бомж, не то бичара. Вот с сучонком они год живут под одной крышей, уж, казалось бы, можно было глаза разуть, так нет: гоняется за призраками, а около себя ни черта не видит!
Впрочем, Кавалерову это только на руку – погоня сучонка за призраками. Ведь именно так он нашел Хингана! Обскакал старого пса, ничего не скажешь. Хотя чужими руками жар загребать – тоже хорошее дело. Если у сучонка все пройдет как надо, Кавалеров уже к ночи получит Хингана в свое полное распоряжение. Однако такой глупости, как в прошлый раз, не спорет! Скорее всего, нынче же ночью Хинган ощутит такое отвращение к жизни, что задавится на собственных колготках… удобнейшая вещь! Надо думать, тогда сучонок успокоится. И вот тут-то и придет час Кавалерова нанести еще один удар…
Да, кстати, об ударах. И заодно о том начальнике лагеря. Прячась накануне побудки за дверью барака с дубинкой в руках, он, конечно, выцеливал ею макушку зека, однако отнюдь не того, кто выскочит первым. Под удар попадал последний, самый нерасторопный.
Дубинка падала на череп. Череп лопался, как яйцо. Зек падал, обливаясь кровью. Труп уносили. Прочие зеки замывали крылечко и могли спокойно дышать свежим лагерным воздухом до следующего утра.
Для мертвого все кончалось. А живые… живые, наверное, в глубине души завидовали ему. Ведь можно представить, что творилось в бараках по утрам! Как перли они в двери, вылупив глаза, полуодетые, забыв обо всем, кроме единственного желания – жить, вот сейчас, в эту минуту – еще жить…
Отрезвление, усталость приходили потом, но побудка… Тут даже Калигула обзавидовался бы. Уж они-то все, зеки, живые и мертвые, каждое светлое утречко чувствовали, что умирают… Да, умел человек развлекаться! Умора, сущая умора!
Кавалеров отвернулся от окна, с трудом расцепил сведенные судорогой челюсти.
В том самом лагере и погиб отец… Когда видел его в Долине Смерти, вроде бы не было на голове Кавалерова-старшего кровавой раны. Возможно, умер иначе: нарвался на пулю пьяного охранника, или загнулся с голодухи, или заживо сгнил от цинги. Однако и он каждое утро чувствовал, что умирает…
Теперь то же самое чувствует и сучонок, и вся его семейка.
Беда только в том, что уж больно швыдкий этот ублюдок. Бегает быстро! Каждый раз успевает проскочить мимо занесенной дубинки, и она падает на чью-то другую голову.
Вот и нынче упадет…
Поезд стал – Москва. Кавалеров зашаркал к выходу, теснясь и толкаясь с толпой пассажиров. С наслаждением глотнул особенно свежего после вагонной духоты морозного воздуха, но недолго длилось блаженство: два каких-то недоростка рядом торопливо затянулись дрянными сигаретами. Пацанов бранили, отмахиваясь от дыма и кашляя. Но тем хоть бы хны: один безостановочно, как заведенный, ругался матом, другой затянул блатную песню.
Кавалеров прислушался и ухмыльнулся презрительно. Новодел! Вот же тема, любимая народом, а? Но что удивительного? В стране, считай, нет семьи, в которой бы кто-то не сидел – долго ли, коротко, – поэтому неосознанное сочувствие к приметам блатного мира в русской крови. От сумы да от тюрьмы… Кто баланды не едал, тот жизни не видал… Хотя, с другой стороны, нет, считай, и семьи, которую не проредила бы война. Однако про войну они не поют, эти отморозки, а вот про Мурку дорогую…
Кавалеров спустился в подвал Киевского вокзала, прошел к автоматическим камерам, нашел нужный номер, набрал код. С наслаждением вдохнул запах хорошей туалетной воды, долетевший из кабинки. Туалетной, мать твою так, воды! Раньше было простое хорошее слово – одеколон. «Тройной», к примеру, или «Шипр», или там «Красная Москва». А теперь – туалетная вода! Фу-ты ну-ты, ножки гнуты! Туалеты ею моют, сортиры, что ли?
Кавалеров неторопливо переоделся: рубашка, брюки, свитер. Дубленочка… Ботинки надевал с особым наслаждением. А куда спешить? На него никто не обращал внимания. Никто! Никому вообще не было до него дела!
Вот так-то. Держаться в гуще народа – и никакая собака не встанет на твой след, потому что след этот будет надежно затоптан тысячью ног.
Прошел к стоянке такси. Сел в машину, назвал адрес. С удовольствием закурил.
Водитель неприязненно зыркнул в зеркальце. А, понятно. Не курит, страдалец. Ну что ж, терпи, служба у тебя такая.
Кавалеров чуть приспустил окошечко. При взгляде на летевший навстречу Новый Арбат невесть почему пришла в голову еще одна байка про Калигулу, не далее как вчера вычитанная, – на даче у сучонка, между прочим! – в книжке «Жизнь двенадцати цезарей».
Какой-то сенатор уехал в свое поместье для поправки здоровья, но долго не возвращался. Калигула послал к нему наемного убийцу, заявив, что если не помогает чемерица, то необходимо кровопускание.
Кавалеров дернул в усмешке краешек губ. Необходимо кровопускание… Похоже, что так!
* * *
Германа никто не встретил. Собственно, и не должны были: он не сообщал о своем приезде. И не только потому, что сам не знал, когда прилетит и прилетит ли вообще. Просто мама в последнем разговоре, когда Герман заикнулся о возвращении, держалась до того странно, что он едва не обиделся. Отделывалась сдержанными репликами: все у всех в порядке, у отца некоторые проблемы на работе из-за финансирования, поэтому его сейчас нет дома, Лада в Москве, уж не знаю, почему ты до нее не можешь дозвониться…
– Кто умер-то? – спросил Герман.
– Что?.. – после паузы слабо выдохнула мать.
– Ну, в Дрюково. Соседка говорила, вы на похороны чьи-то ездили?
– Ни в какое Дрюково мы не ездили, – отрезала мама и, торопливо простившись, положила трубку.
Потом он узнал, что это были ее единственные правдивые слова…
Тогда Герман хмуро смотрел на трубку, потом заставил себя пожать плечами. Похоже, мама просто боится его возвращения. Боится возобновления всех тех разговоров, и ссор, и выяснений отношений Германа с отцом, сестрой и зятем, которыми была омрачена вся прошлая жизнь.
Смешно! Это сто лет назад было, с тех пор он стал другим человеком и научился вот так с философским подтекстом пожимать плечами. У каждого своя жизнь, и никто не имеет права заступать чужого пути. Эту истину он прочно усвоил, прежде чем решил вернуться. Взрыв странствий кончился! Его жизнь связана с Россией, он хочет видеть рядом с собой родных людей и ради этого многим готов поступиться, многое в себе переломить.