Клава положила трубку, задумалась. Вот, значит, как остаются люди один на один с собой! Было время, когда они дружили. Клава приносила водку на спектакль, а Карина не давала ей пить, чтоб не выгнали по статье из театра. Карина прятала водку, потом, после спектакля, отдавала и уговаривала начать лечение от алкоголизма. Затем настали другие времена, когда Клава гордо отворачивалась, встречая Гурьевых на улицах города. А еще был совершенно ужасный эпизод. Клава всегда глубоко вживается в образ, он становится ее сутью. Вот и тогда она верила в то, что делала, верила в борьбу за справедливость. Так ли уж верила? Да нет, просто выслуживалась. Однажды перед репетицией громко убеждала молодого актера:
– Гурьевы – это криминал! По ним тюрьма плачет. Их гнать надо...
Тот робко кивал в ответ и вдруг переменился в лице, смутился. Оглянулась Клава, а в двух шагах стояли Карина с Игнатом. Зачем было ляпать эту гадость? Ведь никто не просил! Эпизод был рассказан Юлику, где Клава выставила себя героиней. Должен же Швец знать подвиги своих соратников! А когда скоропостижно умерла подруга, тоже выгнанная из театра, Клава не пришла проводить ее, ведь там были Гурьевы. Она не могла смотреть им в глаза, из-за стыда не могла. На что же теперь рассчитывала? Не плюй, как говорится, в колодец. Клава плевала, вот сегодня помочь и некому. Но она не пала духом. В ней проснулся бунтарь.
– Я им покажу! – говорила она, одеваясь.
Замаскировавшись так, чтобы ее не узнали даже бывшие мужья, помчалась к самогонщице за подкреплением бунтарского духа.
Юлик ввалил к Эре Лукьяновне и с порога простонал:
– Мне кажется, это было глупо, глупо, глупо!
– Что именно? – спросила та, следуя за ним в гостиную.
Юлик плюхнулся на диван, откинул голову назад и с минуту полулежал, прикрыв веки. После этого повернул голову к Эре, досадливо сказал:
– Глупо было нестись к следователю, стучать на Анну.
– Следователь мужчина или женщина?
– Баба! – взревел Юлик и переместился с дивана в кресло, закурил. – Это не просто баба, это прокурорская кобра. Не знаешь, когда тебя ужалит. Кажется, она не поверила ни одному моему слову.
– Не психуй, они там, в прокуратуре, все такие. В крайнем случае, дадим ей на лапу. Сейчас можно любую неприятность уладить деньгами.
– Ради чего я должен давать ей на лапу?! – и Юлик подскочил от справедливого возмущения. – Дать взятку – это признаться в виновности, а я никого не травил!
– Юлик, остынь, – хмуро сказала Эра Лукьяновна. – У нас новая неприятность.
– Какая еще неприятность? – насторожился он. – Ну, говори, что случилось?
– Мне сообщили... Виолин умер.
– Как?!!
– Не знаю! – раздраженно ответила она. – Мне только сообщили из милиции, что нашли его труп дома. Я спрашивала, отчего он умер, сказали, пока не знают...
– Вот так новость... – завибрировал Юлик. – А у меня с ним был конфликт недавно... Не нравится мне все это, очень не нравится.
– Не у тебя одного был конфликт с ним, – проскрипела Эра Лукьяновна. – Ты забыл? Мы вместе находились в кабинете, когда ругались с этим выродком. А орал он на весь театр. Я думала, он приползет с извинениями, как обычно, но он не приполз.
– Мда... – протянул Юлик. – Нас подставляют. Влипли мы с тобой.
– Мы?! – уголки губ Эры недоуменно опустились вниз, а плечи поднялись вверх. – Что за обобщения, мальчик мой?
– Перестань корчить из себя... – и Юлик пока не решился высказать, кого же корчит Эра. Однако и «разобщения» с ее стороны стерпеть не мог. – Я что-то не понял, ты считаешь, тебя подозревать не будут? Только меня, да? Ты со всеми в ладу жила, согласии, да? Ты не долбила Ушаковых, не гнобила их? А с Виолиным какие у тебя были отношения? Ты не подписывала приказы, не выгоняла... только я, да?
– Знаешь, милый, – желчно процедила она, бросив на него негодующий взгляд, – если бы ты немного умерил свои амбиции, сегодня на наши головы не свалилось бы столько дряни. Откуда у тебя страсть к иезуитству? Этого тебе надо прыжать, того выгнать, этого отчитать, а того унизить. А сейчас стрелки ловко перевел на меня. Я во время спектакля дома сидела, в отличие от тебя!
– Ха-ха-ха... – истерично захохотал Юлик, а после уставился на Эру с неприязнью. – Прекрасно! Значит, ты меня считаешь отравителем! Да я только и делал, что улаживал конфликты. Ты же со всеми гавкалась!..
– Это ты меня настраивал против всех, ты! А я, как последняя дура, потакала тебе! А все почему? Потому что ничего собой не представляешь. Я тебя подняла из пыли, но тебе мало стоять на пьедестале, тебе надо всех топтать...
– Кто б говорил! – так же желчно отбрил ее Юлик, а вот далее у него сдали нервы. – Ну ты и ехидна! Я, выходит, монстр, а ты канарейка? В зеркало посмотри, блаженная! Тебя же ненавидят все до единого в театре! Больше, чем меня! Ты же хамка! Ко всем мужикам цеплялась, как последняя блядь. Ты даже разговаривать не умеешь! Как торговка пасть раскрываешь!
– Что?!! – не на шутку взбеленилась она. – Это ты мне?!! Я из него сделала прымадонну, а он мне – «хамка» и «блядь»! Я разговаривать не умею? Да меня достали зрители насчет тебя! Вас, дорогой, со сцены не слышно! Бездарь поганая! Свинья неблагодарная!
В следующий момент Эра Лукьяновна, не в силах пережить оскорблений возлюбленного, кинула в Юлика подушкой с дивана, затем книгой... Все это тут же полетело обратно в нее. Эра Лукьяновна рассвирепела, схватила с подоконника цветочный горшок и запустила им в Юлика. Горшок попал в голову, к счастью, не расколол оную – голова оказалась крепкой, но на лбу появилась кровоточащая ссадина.
Юлика захлестнула ненависть. Он запустил пальцы в волосы Мессалины и повалил ее на пол. Покатились, кряхтя и ругаясь. Ей почти семьдесят лет, а сдаваться она не собиралась. Старушка даст фору любой молодой женщине, а злости ее хватит с избытком на тысячу человек. Оба путались в полах пальто Юлика, которое он так и не снял, рычали... Но его ненависть оказалась сильнее. Изловчившись, он оседлал Мессалину и схватил пальцами за горло. Наступил долгожданный миг, сейчас придушит, безжалостно придушит свою каргу, как не раз мечтал это сделать. Эра вцепилась когтями в его щеку, большой палец попал в рот. Больно стало Юлику, ведь едва не разорвала рот.
Боль отрезвила. Юлик разжал пальцы, тяжело дыша, медленно встал с нее, утер рукавом расцарапанную щеку, плюнул на ковер, где она валялась, и выскочил вон.
– Подонок! – неслось вслед. – Я завтра сама скажу следователю, что тебя подозреваю! Я уверена, что это ты сделал! Ты, никто иной! И все знают, что это ты...
Юлик выбежал на улицу, трясясь от ярости. Ныла щека и рана на голове. Машинально достал платок, промокая кровь на лбу и щеке, побрел пешком. Только когда отошел далеко, ужаснулся: он же мог убить Мессалину. Убить... Так бесконтрольно вести себя – глупо. Но еще хуже – угрозы карги.