Уставившись в пол, Оксана прошла к рабочему столу мимо дам, чинно сидевших на стульях у стен. Достала бумаги, принялась что-то писать.
– Вика, – говорил в это время Степа, – там сидят женщины в зеленых одеждах. Вы сейчас зайдете, внимательно посмотрите на каждую, не торопитесь. Возможно, женщина, отправлявшая бандероли двадцать пятого октября, находится среди них.
– Попробую, – сказала Вика, заметно волнуясь.
Они вошли в кабинет... Вика остановилась, растерянно оглянулась на Степана. Да тот и сам застыл. Оксана была права: сдержаться оказалось чертовски трудно. У стен сидели зелено-желто-оранжевые существа, все в черных очках и с черными губами. Словно призраки разных эпох выползли на свет из склепов. Ужас! Он до боли сжал кулак и ободряюще подмигнул Вике. Девушка медленно продвигалась по кабинету, останавливаясь возле каждой женщины, те в свою очередь следили за ней, поворачивая головы. Прошло минут пять...
– Ну вот это пальто, – сказала Вика Степе, указывая пальцем на Гурьеву.
– Вы не ошиблись? – спросила Волгина, вскинув глаза. Теперь смехотворный вид актрис ее не занимал. – Посмотрите внимательно.
– Нет, не ошиблась, – уверенно произнесла Вика, даже не подумав рассматривать Карину. – Ткань букле, потом крой... воротник большой, вышел из моды. А рукава широкие, с отворотами. А на отвороте... сейчас соображу... На отвороте левого рукава пятно... как выжженное... желтоватое...
Да, она не могла ошибиться, описала пальто, не глядя на Карину Гурьеву. Степа совсем растерялся, особенно когда взглянул на отворот рукава – там действительно было пятно размером со спичечный коробок.
– Пятно есть, – сказала Карина с заметной нервозностью. – Я сожгла рукав утюгом, с тех пор не ношу его. А в чем, собственно, дело?
Волгина, постукивая авторучкой по столу, пропустила вопрос Гурьевой мимо ушей, а Вику попросила:
– Посмотрите на женщину. Это она отправляла бандероли? Гражданка Гурьева, встаньте, пожалуйста.
Та поднялась со стула. Вика разглядывала Карину долго, потом покачала головой:
– Вы знаете, вот этого сказать не могу. Может, она, а может, не она. Голос не похож... вроде бы. А так... ой, не знаю. Рост как будто тот... нет, я не могу точно сказать. Все-таки она в очках была. И потом, я не рассматривала ее специально... но пальто это. Пальто я хорошо запомнила. Мы, общаясь с клиентами, видим в основном руки и часть корпуса, на лицо редко обращаем внимание.
– Все свободны, – сообщила Волгина и добавила: – А вас, Карина Глебовна, просим остаться.
Степа вышел вслед за Викой, отойдя с ней в сторону, спросил:
– Это та примета, про которую вы забыли?
– Не понимаю, о чем вы?
– Ну, пятно на отвороте рукава. Помните, вы говорили, что вас что-то поразило, потом вы отвлеклись...
– Да, помню! Только это было не пятно, кажется... что-то другое...
– А что?
– Не знаю. Честно, не знаю. Я не смогла вспомнить, как ни старалась. Но, думаю, не пятно. Я его и так запомнила. Да и что особенного в пятне?
– Ну хорошо, идите. Спасибо, Вика, вы нам очень помогли.
Ну вот и все. Отправительница бандеролей, кажется, найдена. Кажется! Все-таки Степа испытывал какую-то неудовлетворенность. Все это уже смахивает на преступное сообщество. Ведь кто-то Гурьевой помогал, не сама же она бросила яд в бокал подруги. Степа вернулся в кабинет.
– Я не понимаю, что происходит? – лепетала Карина, потрясенная до основания. Кстати, очень правдиво изображала потрясение. – Меня в чем-то подозревают?
– В отравлениях, – холодно сказала Оксана. – Или в убийстве.
– Как? Что? Меня?!! Но... это невозможно!
– Двадцать пятого октября, утром, вы отправили три бандероли, написав обратный адрес Марии Рубан, – добивала ее Оксана. – В этот же день были отправлены еще четыре бандероли, на них обратный адрес уже Лопаткина. В первой партии бандеролей в коньяке, в двух бутылках, обнаружены отравляющие вещества, в результате чего скончался Виолин...
– Да это бред! – выкрикнула Карина. У нее дрожал подбородок, кончиками пальцев она растирала виски. – Это полный бред. Я ничего не отправляла!
– Вас опознала приемщица с почты. Вернее, ваше пальто. Я допускаю процент случайности, но, согласитесь, пальто с характерным пятном вряд ли имеется еще у кого-то. Стоило приемщице увидеть ваше пальто, как она описала его, не глядя на вас.
– Нет, нет, нет! – забормотала Карина. – Это нелепость... это... ошибка...
– Так все говорят, – с чувством превосходства сказала Волгина. – Меня интересуют сообщники. Кто они? Сколько их? Кто бросил яд в бокал на спектакле? Кто подбросил водку с отравой Овчаренко?
– Я вам не назову сообщников, потому что у меня их нет, – хрипло пробормотала Карина. – Вы не верите, а я не знаю, как доказать, что вы... ошибаетесь.
– Хорошо, – усмехнулась Волгина. – Я вынуждена задержать вас, Карина Глебовна. Вы подумаете, возможно, припомните тех, кто помогал вам.
Гурьевой стало плохо. Она схватилась за сердце, побледнела, Степа бросился поддержать ее, чтобы не упала...
Клава допоздна бродила вокруг театра. Ее вовсе не занимал поход к следователю. Чего там, баба прибалдела от собственной значимости, покуражиться захотелось над артистками, вот и заставила вырядиться в тряпье да намазать губы черной помадой. Пусть. Люди развлекаются, как умеют. Да и кто только не куражится над беззащитными артистами! Зато коллеги строили всяческие теории по этому поводу, в чем-то подозревали Гурьеву, ахали, охали, шептались. Карина отравительница? Вот дуры! Нет, не Карина, которой не было на спектакле, подсунула водку с ядом, кто-то другой.
Стемнело. В окнах кабинета Эры Лукьяновны горел свет, значит, она еще там, стратегию выстраивает вместе с Юликом. Клава заходила на вахту, вахтерша сказала, что Швец в театре, с ним встречаться совсем не было охоты. Да и с Эрой, по существу, не о чем говорить, она непробиваема. Но как, о, как жаждала Клавдия Овчаренко по-бабьи, без свидетелей, при помощи нормативных и ненормативных выражений отхлестать Эпоху – грязную шлюху. Она превратила Клаву и прочих в дерьмо, а театр в отхожее место своих капризов! Легко ли улыбаться, когда тебе рыдать хочется? Да у Клавы и болезнь наверняка от этого, ведь никакой радости, никакой! Даже водка не спасает, давно не спасает. А человека нельзя все время пинать ногами, ему и доброе слово иногда хочется услышать. Не интеллигентничать с Эпохой надо, а напрямую врезать... может быть, даже по морде, по отвратительной старой морде!
Таким образом накручивая себя, Клава лихорадочно выкурила сигарету во дворе театра, открыла дверь.
– Вы куда, Клавдия Анатольевна?! – вскочила с места вахтерша.
– В театр! – грубо гаркнула Клава. – Это мой театр. Я имею право сюда заходить днем и ночью, поняла?