Это было всего лишь смутным ощущением, которое окрепло и неожиданно обратилось в уверенность. Амалия и сама не смогла бы объяснить, с чего именно все началось. Она сидела за круглым столом, слуги с безучастными лицами вносили и выносили блюда, голос Орлова монотонно жужжал в ушах, и внезапно она почувствовала, поняла, ощутила, что кто-то из сидящих вот здесь, неподалеку от нее, ясноглазых, улыбчивых людей ненавидит ее, ненавидит совершенно лютой, свинцовой ненавистью. И мало того, что ее ненавидели, – ей желали смерти и сожалели, что она еще жива. Она читала мысли этого человека так, как если бы они были ее собственными. «Отчего ты не сдохла? Ты давно должна была умереть! Твое место в могиле, да, в могиле! Все было предусмотрено, все должно было сработать, как надо, и вдруг – осечка! Ты улыбаешься, милая? Зря улыбаешься! Скоро тебе все равно наступит конец!»

– Амалия Константиновна!

Амалия вздрогнула и подняла глаза. Сидевший возле нее Евгений с тревогой смотрел на нее.

– Что с вами? Вы… На вас лица нет…

– Он здесь, – сказала она одними губами.

– Что? – Теперь к ней обернулся и Орест.

– Он здесь. – Амалия закрыла лицо рукой. – Я только что… я словно слышала его мысли. Он один из них.

Вечером она решила прогуляться. Зимородков, Орест и Евгений пошли вместе с ней. Через некоторое время их нагнали Гриша Гордеев и Митя, которые возвращались в Гордеевку. Внезапно Амалия застыла, как вкопанная: несколько крестьян несли им навстречу простой дощатый гроб.

– Интересно, – спросил литератор, поправляя очки, – почему встретить похороны считается хорошей приметой?

– Ну, так это ясно! – весело ответил Гриша. – Если не тебя хоронят, надо радоваться.

И он засмеялся довольным, жирным смехом. «Нет, это не он», – успокоилась Амалия.

Когда Гордеев и Озеров свернули на дорогу, ведущую в имение Гриши, она рассказала своим друзьям о том, что с ней произошло за обедом.

– Поразительно, – уронил Полонский, – просто поразительно.

– Наверное, это все мои фантазии, – сказала Амалия извиняющимся тоном.

Вернувшись домой, она, как обычно, пожелала своим друзьям спокойной ночи, проверила, хорошо ли заперты окна и дверь, и с очередным томом приключений Рокамболя улеглась в постель.

В эту ночь должен был дежурить Зимородков. Рассказ Амалии взволновал его, и поэтому Саша, никому не говоря, позаимствовал у Орлова револьвер, зарядил его и стал на страже.

Часы отбили полночь, затем час ночи. Саша почувствовал, как у него начали слипаться глаза. Он распрямился в кресле и несколько раз зевнул. Неожиданно ему почудился скрип половиц в соседней комнате, и следователь насторожился. Правой рукой он нащупал револьвер и осторожно отвел курок. Дверь начала медленно поворачиваться на петлях. Сердце Саши колотилось, как бешеное, пот выступил у него на висках.

– Кто там? – не выдержав, крикнул он. – Стой, или я стреляю!

– Пожалуйста, не надо, – проблеял знакомый неуверенный голос.

На пороге стоял художник Митрофанов.

Глава 18

– Вы? – просипел Саша, не в силах скрыть своего изумления. – Какого черта!

В глазах художника плескался страх, холеная бородка потеряла всякий вид. Павел Семенович явно был чем-то серьезно напуган.

– Умоляю, – забормотал он, – ради бога… Только выслушайте меня!

Следователь нахмурился. «А не собирается ли этот гусь заговорить мне зубы? Что, если он и есть тот самый…»

– Что вы тут делаете? – холодно осведомился он, не снимая пальца со спускового крючка.

– Я искал вас, – шепотом ответил Митрофанов и заискивающе улыбнулся.

– Зачем? – спросил Саша, дернув ртом.

– Так весь дом знает, – художник боязливо покосился на оружие в его руке, – что вы некоторым образом… несете вахту-с… Толки по этому поводу среди прислуги ходят разные…

Саша прищурился.

– И вы явились ко мне во втором часу ночи, чтобы их пересказать? Так, что ли?

– Нет, что вы! – Художник явно смешался. – Просто… в моей комнате… – Он оглянулся и понизил голос. – Там кто-то есть, – хрипло выдавил он из себя. – И я… Я боюсь.

Достаточно было поглядеть на его дрожащие руки и прыгающий кадык, чтобы понять: Митрофанов не лжет.

– Ну, хорошо, а от меня-то вы что хотите? – нетерпеливо спросил Саша.

– Ничего, – с готовностью отвечал художник. – Ничего, уверяю вас! Просто… я не хочу возвращаться туда.

Саша насупился. Обстановка требовала от него принять решение, и принять немедленно. Если он сейчас поднимется в комнату художника, то, возможно, наконец доберется до разгадки происходящего. Ведь безумец уже однажды покушался на картину Митрофанова – что ему стоило повторить попытку? С другой стороны, Павлу Семеновичу могло со сна просто померещиться что-то подозрительное, и в этом случае Саша просто потеряет время. Кроме того, ему придется оставить свой пост возле дверей Амалии Константиновны, а этого Зимородков никак не мог допустить.

– Хорошо, – наконец решился Саша и дважды дернул за сонетку. Он заранее условился с Орестом и Евгением о том, что в случае, если понадобится помощь, следует звонить два раза.

Не прошло и пяти минут, как за дверью раздались быстрые шаги, и в комнату вошел граф Полонский, держа руку за пазухой. Увидев всклокоченного Митрофанова, он даже отступил назад, но Саша успокоил его, объяснив ситуацию.

– Павел Семенович утверждает, что у него в комнате кто-то есть, – сказал он. – Я намерен пойти туда и посмотреть, в чем дело. Вас я попрошу остаться здесь.

Евгений кивнул. Он принадлежал к людям, которые все понимают с полуслова, и только сказал на прощание:

– Будьте осторожны.

Митрофанов взял керосиновую лампу и в сопровождении вооруженного револьвером Саши двинулся в другое крыло дома, где Орлов отвел художнику отдельную комнату.

– Расскажите мне, как это случилось, – попросил Саша.

Художник поежился.

– Я проснулся от какого-то стука. Не знаю, что стукнуло: дверь или оконный ставень. А потом… – Он задрожал. – Вы не поверите, но я услышал чье-то дыхание. И шаги. Осторожные шаги, словно кто-то двигался на цыпочках. И я… мне стало страшно. Не зажигая света, я соскользнул с кровати и поспешил к вам.

– Вы правильно сделали, – заметил Саша.

– Может быть, у меня просто разыгрались нервы, – сказал Митрофанов извиняющимся тоном. – Но, я думаю, вы согласитесь, в этом доме, – художник зябко передернул плечами, – творится что-то странное… очень странное.

Они дошли до конца коридора и поднялись по лестнице. Саша стиснул револьвер. Его ладонь стала совсем мокрой от пота.