– Камни из почек, например, – гневно сощурилась Клавдия.
– Нет, про камни она ничего не говорила. Ну так они и договорились, что, как только вы в следующий раз в палате обнаружитесь, вас сразу под белы рученьки – и на допрос.
– Фиг я им обнаружусь!
– Так вот и я говорю – пижамку недаром отдаете.
– Ваше предупреждение на такую пижамку не тянет. Я, между прочим, не рецидивистка какая, а частный детектив, так что все равно бы меня отпустили. Какими еще сведениями располагаете?
– Так какими… – растерялась Вера. Она не совсем понимала, можно ли с частного детектива трясти пижаму, а даром ей не хотелось откровенничать. – Никакими и не обладаю.
– Неправильно вы себя ведете, – поцокала языком Клавдия. – Сами же сказали: «Во-первых, вам здесь нельзя оставаться», значит, есть еще и во-вторых. Давайте колитесь, Вера. Пижама ждет нового хозяина!
Эти слова сыщицы весьма обрадовали собеседницу. Она заговорила бойко, охотно, с чувством размахивая руками.
– Ага! Так, значит, слушайте! Наташка-то, в общем, вредная баба, ее к нам в палату только позавчера перетащили. Ну, если она у нас, то, значит, ничего у нее страшного нет, жить будет. А она ведет себя так, будто выжила только из милости к обществу, и строит из себя… То ей это подайте, то совсем другое! У нас ведь как повелось – муж там или любовник приходит к больной, мы все – женщины понятливые, уползаем из палаты, пусть они наговорятся, потом все равно эта же больная нам все вечером и расскажет. А эта, такая… Короче, мы догадались, что ничего она нам рассказывать не станет. А как без этого? Мы же всей палатой – как одна семья, пусть и временная. Короче, к ней позавчера заявляется мужик… Высокий, сутулый, с папочкой. Я-то сразу сонной прикинулась, лежу, похрапываю даже. А он на наших девочек посмотрел и, слышу, говорит им: «Покиньте палату, мне надо побеседовать с потерпевшей». Вот черт, а мы и не знали, что она потерпевшая! Ну разве ж дядьку с таким голосом ослушаешься? Наши из палаты подались, а он им вслед: «И эту с собой берите!» – про меня, значит. А наши девки-то тоже не дуры какие, мигом сообразили, что к чему, да как на мужика накинулись: «Вы чего себе позволяете? Женщину страшные боли тревожат после операции! Ей только что сестра снотворное внутривенно вмоздрячила! Болтайте со своей Кошкиной, никто вам не мешает, а наша Вера вообще почти мертвая, можете и не стесняться ее вовсе!» Короче, они меня отстояли. Я лежу, храплю, аж одеяло взлетает. Тот мужик подождал, пока девчонки выйдут, а потом Наташку стал допрашивать. Расскажите, говорит, кто вас до этой больничной койки довел. А та, слышу, хлюпает: «Я, говорит, и не догадываюсь даже, кому могла дорожку перейти, дама я весьма безобидная!» Он ей опять: «Догадываться – это наша работа, а вам главное – вспомнить все до мелочей и рассказать в подробностях». Ну Кошкина перестала сморкаться в пододеяльник и давай жаловаться: «У нас, говорит, во всем подъезде свет отключили. Я дома одна была, у дочки что-то со здоровьем не ладится, она на сохранение в роддом легла, ну и приспичило мне волосы покрасить. Я, как полагается, все по инструкции делаю – голову намазала, сижу, над индийским кино плачу. Вот тут и звонит мне Ольга Бережкова. А я с ней работаю. По профессии я стилист, только никто меня как стилиста не ценит, одна только эта Бережкова. Она же еще по совместительству приятельницей мне приходилась. Так вот звонит Ольга мне и зовет к себе. У нее, мол, должна важная встреча состояться, и ей позарез необходимо стиль подновить. Я и принеслась. А она сразу и не стала со мной заниматься. Вижу, у нее знакомый какой-то прохаживается. Яркий такой мужчина – волосы густой волной, брови тоже густые, черные, даже глаз не видно, и усы щеточкой. А под усами губы так пошленько улыбаются. И знакомый этот все на меня косится. Я-то, дурочка, думала, он ко мне интерес имеет, даже неловко перед Ольгой Бережковой стало, а он… Короче, стала я доставать свои инструменты, чтобы поскорее к работе приступить, а Ольга мне и говорит: «Подожди, сейчас чаю попьем, а то я только с работы, прямо все в животе свело». А мне чего? Я тоже не прочь с ней чаю-то… У нее же всегда не один чай, а еще и бутерброды с сыром, с колбасой всякой, икра прямо в чашке маленькой поставлена, рыба вкуснющая. Так что ж я, дура, что ли, от угощения отказываться? Ой, лучше бы дурой была! Ольга чайник поставила, а сама со мной журналы уселась смотреть. Ну мы ж выбираем ей стиль! Ольга только на друга своего покрикивает: «Любимый, там еще чайник не вскипел? А салями ты порезал? Не забудь конфеты достать!» А потом мы сели пить чай. И все!» Наташка замолчала. Я лежу не дышу, а мужик тот сутулый спрашивает у нее: «Что, простите, все? Вы что, не помните последствия?» Наташка чуть не разревелась. «Я больше и не знаю ничего! В глазах все помутилось, круги какие-то поплыли, а в себя я вернулась только в больничной палате». А мужик не успокаивается: «А вы не помните, как Бережкова своего друга по имени называла?» Кошкина уже к обмороку двигается, но еще отвечает: «Она его ни по какому имени не звала, только «дружок» да «дружок», как собаку. А сама возле него прыгала, ершик ему на макушке теребила да целовала как сумасшедшая. Прямо мне даже неловко за нее было». Тот дядька опять к ней: «Ну и попили вы чаю, а дальше что?» Наша Наташка как взвоет: «Чего вы ко мне привязались? Говорю же – не помню! Я даже не понимаю, как вообще в палате очутилась, по всем приметам вместе с Ольгой должна была на тот свет отправиться. И ничего я не помню больше! И боюсь я! А защитить меня некому!» И уже начинает подергиваться, вроде как налаживается головой об стенку биться. Я-то под одеялом лежу, а сама подглядываю, девчонкам же надо будет рассказать… А тот мужик, как увидел Кошкину нашу в таком истерическом состоянии, скорее свои бумажонки собрал и бежать! Только уже у дверей обернулся да крикнул: «Мы с вами еще непременно повстречаемся! Только чуть позже! А вы непременно выздоравливайте!» Нет, вы чего это пижаму мнете? Еще и рыбину на нее пристроили!
– Да это я торопилась, в столовой не доела… выбросить собиралась…
– На пижаму, да? Она уже и не ваша вовсе! Ну надо же – всю прям измяла! А я в ней хотела к ужину спуститься…
Клавдия и впрямь все время нервно комкала пакет с ночной одеждой. Худющая дама, видимо, сказала уже все, что знала, потому что выдернула пакет из рук Клавдии Сидоровны и прижала к животу.
– У вас и правда нет сигаретки? – на прощание еще раз спросила она и, махнув рукой, устремилась к себе в палату.
Клавдия тоже поспешила к себе. Надо было срочно исчезать. Не хватало еще доказывать всяким сереньким дядькам, что она ни в чем не виновата. Да и узнала она все, что можно. Наталья, может, и видела преступника, но сейчас Клавдии про него не расскажет, это уж точно. Надо же, еще и милицию на сыщицу натравила! А в том, что черноволосый и чернобровый «дружок» преступником и был, сомнений у нее не оставалось. Приходилось радоваться тому, что узнала.
Собралась Клавдия на счет «раз». А уж выскочить из больничных покоев и вовсе было делом плевым.
Клавдия Сидоровна ехала в такси и пялилась машинально в зеркальце заднего вида.
– Женщина! Если вы еще раз скорчите мне рожу – не посмотрю на ваш возраст и высажу посреди дороги! – вдруг обозлился молоденький водитель.