– Что Белоруссия?
– Белоруссия резко отказала, несмотря на предложение конгресса США дать ей безвозмездную ссуду в размере двадцати семи миллиардов долларов.
– Уф, хоть одна страна не продалась. Ладно, нам остается только держаться. И надеяться.
– На что?
Я пожал плечами:
– Будь я религиозным или хотя бы прикидывающимся им, сказал бы: на Божью волю.
Он помрачнел.
– Значит, у нас нет других ресурсов?
– Вы знаете сами. У нас слабая надежда только на то, что Юса ошалела от успехов, откусывает куски все больше и… подавится.
Он спросил с невеселым сарказмом:
– Сама? Раньше мы могли сокрушить ее своими руками.
– Я реалист, – ответил я. – Сейчас мы не справимся даже с Верхней Вольтой. Да, Юса рухнет от груза собственных проблем. Она всегда жила, как животное, сиюминутными интересами и сейчас так живет. Для животного это нормально, для человека – чревато, а для общества – неизбежная гибель.
Я повернулся к телеэкранам, там все та же Москва, спокойная в своей привычной суетливости, так же снуют автомобили, протискиваются большегрузные автобусы, масса народа втискивается в широкие подземные норы, из других выплескиваются такие же массы, тут же разбегаются во все стороны к автобусам, троллейбусам, маршруткам, такси. Немногие торопятся сразу же к распахнутым дверям супермаркетов: возле любого выхода из метро множество торговых точек разного калибра…
Не сообразили еще, мелькнула мысль, что происходит? Или какой-то особый день, что еще не поняли, что где-то льется кровь, горят дома, танки проносятся через поля и сады, разносят строения, под гусеницами гибнут люди, в основном – женщины и дети, мужчины сражаются с оружием в руках… И что скоро у нас будет такое же точно.
Внутри пошел распространяться холод, словно в груди образовалась дыра, в которую заглянул космос. Нет, люди смотрят новости. Видят разрушенные дома, окровавленные тела, обмениваются впечатлениями, не забывая досаливать суп, добавлять сметанки или майонеза, с удовольствием едят, смотрят, а когда надоедает, переключают на футбол или ток-шоу…
Произошло намного более страшное, чем просто не поняли.
Геннадий, шофер, смотрел вопросительно, я махнул рукой:
– Домой, Гена. Выходные надо проводить с семьей.
Телохранитель распахнул передо мной дверцу, изнутри пахнуло покоем и безопасностью. Я со вздохом облегчения вдвинулся в салон, сиденье дружески обхватило мое седалище и подставило под спину добавочные валики в тех местах, где у меня прогиб позвоночника, не то лордоз, не то сколиоз, а то и вовсе ишиас.
Мимо проехал один черный лимузин, другой, но раньше всех из ворот Кремля выметнулись машины с мигалками. Сейчас там впереди по всему пути следования президентского кортежа уже перекрывают движение. Нехорошо, конечно, ради моих удобств ограничивают столько людей, не привык и уже не привыкну, но, с другой стороны, все-таки приятно, нечего прикидываться тряпочкой. Теперь, после семи лет такой езды, уже озверею от множества светофоров, не говоря уже о пробках. Да и ребята из службы безопасности начнут массами увольняться: если президент начнет останавливаться на каждом перекрестке, его шкура будет стоить дешевле бараньей.
Моя дача, как я называю по привычке президентский особняк, расположилась в уютном сосновом лесу. Медики говорят, что очень здоровом фитонцидами, а служба охраны довольна тем, что такой лес просматривается насквозь, все стволы ровные, как телеграфные столбы, любое отклонение заметно сразу.
За высоченным забором видна только крыша, а когда ворота распахнулись, открылся вид на дивной красоты лужайку. Здание на той стороне, к нему широкая дорожка, везде пусто, только темные глаза телекамер следят за каждым движением. Да еще, как я это уже знал, стволы крупнокалиберных пулеметов замаскированы и управляются хитрой автоматикой. Крупнокалиберных потому, что пули из простых автоматов, как вежливо объяснил Крамар, уже не пробивают современные бронежилеты. Есть и еще разные охранные штуки, добавил он, но не дело президента вникать в такие мелочи.
На крыльце показались Антон, Димка, Анфиска – мои внуки и внучки. Самая младшая, Оленька, ринулась навстречу, растопырив ручонки и визжа от счастья. У меня не очень удачные дети, в смысле, чересчур интеллигентные, что значит – каждый по три раза женат или замужем, всякий раз оставляли своим половинам квартиры, начинали заново, из гордости помощи не просили, да я и не предлагал, пахали, заново строили карьерки, снова ошибались, страдали, терзались, зато внуки и внучки от всех этих браков получились здоровые, крепенькие и умненькие. Моя Людмила собирала их под свое крылышко, счастливо вошла в роль бабушки, квохтала и распускала крылья, укрывая их от дождя, ветра и даже солнечного света.
– Ну, здравствуй, – сказал я, приседая. Оленька налетела с разбегу, обхватила за шею, по ступенькам я уже поднимался, держа ее на руках. – Ты поправилась за неделю!
В дверях появилась Людмила, глаза ее с любовью и тревогой провели по моему лицу ласковым взглядом. Я ощутил теплоту.
– Оленька, – велела она, – слезай. Дедушке тяжело.
– Да не тяжело мне, – ответил я.
– Не прикидывайся, – сказала она невесело. Глаза ее заблестели. – Мне Глеб Остапович все рассказал.
– Да плюнь, – отмахнулся я. – Что эти врачи понимают!
– Понимают, – возразила она все так же печально. – Теперь медицина ого-го!.. Да и у нас дом – полная чаша. Теперь бы только жить да жить…
На веранде уже накрыт стол, оттуда навстречу выметнулся Дик, помесь далматинца с ротвейлером, я опустил Оленьку на пол, она ухватила Дика за холку, повисла с радостным визгом. Дик осторожно потащил ее наружу.
– Наконец ты можешь забыть о своем президентстве, – сказала Людмила с укором. – Отдохнуть, расслабиться…
Я улыбнулся виновато:
– Прости, но мне на отдых разве что полтора часа. Я пригласил Забайкальца и силовиков, нужно кое-что успеть утрясти и принять решения еще до начала рабочей недели.
– О господи! – воскликнула она.
– Извини, – повторил я. – Если хочешь, то по окончании президентского срока я не пойду ни на какую кафедру, просто заживу пенсионером. А что, это же, наверное, здорово: выращивать розы. Или капусту.
Ее лицо осветилось, словно там внутри загорелась не свеча, а целая люстра.
– Правда? Я давно об этом мечтала. А то вижу тебя раз в неделю… Уж не пойму, то ли ты в изоляторе строгого заключения, то ли я?
– Издержки профессии, – объяснил я. – Вернее, должности. Потом, когда все кончится, мы с тобой поездим по свету без всякой охраны. И не только по соседям, но и вообще… по всяким там Египтам, где ты так хотела побывать.