– По поводу Курил?
– Да, северных территорий, как они это называют. Начали собираться на окраинах, а закончили многотысячным митингом у стен нашего посольства. Несколько часов здание блокировано. Полиция наблюдала со стороны, не вмешивалась.
Ксения впустила Гусько, он вошел тяжелый, но мобильный, как молодой носорог, я протянул ему руку, он вежливо пожал, сразу же спросил:
– Слыхали? Снова Курилы требуют…
– Как раз об этом и говорим. А вы откуда узнали?
– По авторадио, пока сюда ехал.
Я сдвинул плечами, на душе гадко, пробормотал:
– Со слабыми не считаются… При Сталине никто не смел пикнуть о передаче им островов. А теперь того и гляди Дальний Восток восхотят. Как у нас там с ракетными установками? Думаю, что, если поставить в районе Владивостока несколько комплексов, языки втянут в задницы.
Карашахин сказал многозначительно:
– Там есть наши комплексы. Надо только снабдить ракеты ядерными боеголовками.
– И что мешает?
Он развел руками:
– Ничего. Нужна только политическая воля… которой у нас традиционно нет.
– Уж так и традиционно?
– Ну, начиная с кончины эпохи Иосифа Виссарионовича. Даже с середины эпохи Хрущева…
Я сказал размеренно, стараясь, чтобы голос звучал не чересчур торжественно, будет выглядеть напыщенно, не слишком сниженно, а так, обыденно:
– Теперь – есть.
Он едва не взял под козырек, глаза свернули триумфом, вот так и открываются государственники, но, будучи человеком лояльным, сказал предостерегающе:
– А как насчет того, что мы подписали бумаги…
Я отмахнулся:
– США наплевали на все договоренности. А что это за бумаги, если обязательны только для одной стороны? Мы пока что не подписывали капитуляцию.
Гусько смотрел радостными глазами, по широкому массивному лицу расплывалось счастливое недоверие. Он даже руки прижал к груди, как будто молился, глубоко вздохнул.
– Господи, – прошептал он, – неужели?.. Неужели началось это долгожданное освобождение от этой гребаной демократии? Ну хотя бы здесь, на этом крохотном клочке суши?
Карашахин сказал ревниво:
– Не таком уж и крохотном! Пусть уже не шестая часть суши, но… кто знает, может быть, станет четвертой, а то и третьей. Россия, знаете ли, все века только вширь да вширь. А распад СССР – это не распад России, это крохотный глюк в истории.
Гусько отмахнулся:
– Да хоть сотая часть! Только бы от власти этого тупого быдла, от всей этой дряни, от тупого гогота, от Мурки, которую исполняют уже оперные певцы, и эта передача по первому телеканалу… Как я их ненавижу, как ненавижу!
Карашахин сказал ехидно:
– А вот наш Новодворский грит, что перевоспитывать надо. Повышать культурный уровень быдла.
– Стрелять, – прорычал Гусько. – Стрелять!.. Нет, даже вешать на столбах вдоль оживленных магистралей. Или сажать на колья. Эту грязь так просто не выметешь, а уж культурный уровень экскурсиями в оперу не повысишь.
После обеда собрались на очередную летучку, в малый зал стягивались основные министры, кроме силовых. Я разговаривал с Карашахиным, вошел Убийло, а за ним Забайкалец – бодрый, подтянутый, распространяя вокруг себя злую энергию, я слышал, как наэлектризовался воздух, защелкали искры. Новодворский раскрыл уже рот, по ехидному виду понятно, что скажет, но Убийло опередил:
– Здравствуйте, Валерий Гапонович! Как поживает партия огородников?
Новодворский опешил:
– Огородников?
– А разве демократам не наплевать на все, кроме своих огородов? – спросил Убийло жизнерадостно. – Кредо демократов: хоть марсиане, только бы наши огороды не трогали!
Он обменялся рукопожатиями с Карашахиным, Забайкальцем, прошел дальше вглубь, а Новодворский бросил уже в спину:
– Видите? Прусский барон от кончиков ушей до пят, вылитый фашист!
Павлов, встретив Агутина, поинтересовался:
– Хорошие новости?
– Откуда хорошие в России?
– Вы такой жизнерадостный! Даже Новодворский отметил.
– Нет, – признался Агутин, – я не жизнерадостный, это у меня уже истерика. Жизнь прекрасна и удивительна… Но редко и не с нами. А с нами то демократы, то глобалисты, то вовсе общечеловеки. И всегда сверху.
– Пуганая ворона и в кустах боится, – сказал Павлов понимающе. – Вы чего испугались, очередного обострения дружбы народов?.. Мы уже и так дождались, жареный петух на горе раком три раза перекрестился! А мы все еще не запрягли. Даже при этом разгуле преступности не разрешаем смертную казнь… К счастью, Дмитрий Дмитриевич разрешил при задержании стрелять на поражение, но это паллиатив, если кто не знает такого слова, как полумеры.
– В нашей стране, – возразил Агутин, – из двух зол, как правило, выбирают то, которое дешевле. А стрелять дешевле, думать не надо. Дмитрий Дмитриевич тоже человек, хоть и в шляпе.
– И демократ, – поддакнул Убийло.
Демократ ли я еще, подумал я. Все время должен напоминать себе, что я не животное, что нельзя проблемы решать кулаками. Особенно мне, президенту, у которого абсолютная власть. Это в Англии или Франции не абсолютная, там всегда были крупные феодалы, что спорили с королем. Вон даже Ричард Львиное Сердце в крестовых походах уцелел, а во Франции погиб, пытаясь взять штурмом замок мелкого феодала. А у нас в России, что началась с Московской Руси, а не каких-то пеласгов, власть президента всегда была абсолютной. Хоть у Ивана Грозного, хоть у Катерины или Петра, Сталина или Брежнева, Андропова или Ельцина, хоть в угоду моменту иногда и делают вид, что у нас, ха-ха, народ правит, а президент только улыбается и кланяется, улыбается и кланяется.
Они все рассаживались, двигали стульями, разворачивались и обменивались рукопожатиями с новоприбывшими, не кабинет президента, а какая-то пивная лавочка. Когда я только занял этот кабинет, входили на цыпочках, смотрели в глаза, вытягивались в струнку, не смели слова вставить, сидели за столом ровненькие, тихенькие, кашлянуть никто не смел…
Да что там, мелькнула усталая мысль, я ведь уже почти не президент. Здесь почти заправляет Новодворский, а силы Гусько, основного его конкурента, слабеют с каждым днем. Вчера опрос показал, что его рейтинг упал еще на два процента.
– Заканчивайте треп, – сказал я устало. – Я все еще президент, а вы – правительство, если об этом уже забыли. Надеюсь, у вас наконец-то выработалось определенное мнение и даже появились очень серьезные аргументы. Мне кажется, что давно топчемся на месте, повторяемся, никак не решимся кошку назвать кошкой, однако с другой стороны… только те крупные политические деятели, что собирают бутылки и у пивного ларька решают судьбы мира, могут решать быстро и круто. Мы – нет. У нас ответственности побольше, потому и осторожничаем, тянем, повторяемся, стараемся выловить все ошибки, слишком тяжело приходилось за них расплачиваться в прошлом. Но сегодня мы должны всех выслушать, подытожить мнения и окончательно выбрать наиболее правильную линию в отношении… кобызов. Запнулся я потому, что это проблема не только кобызов. И вообще выбираем, верить ли прекрасным демократическим принципам или же неприятной реальности?.. Продолжать ли строить коммунизм, уже демократический, или же признать, что все люди – свиньи и надо держаться с ними так же, как они с нами?