– Да сколько их там? – спросил я безнадежно. – Капля в море.
– Я говорю не про отдельных студентов, – пояснил он. – Там целые группки сидят обособленно. У меня глаз наметан, я сразу могу отличить анархистов, монархистов, большевиков, маоистов… а теперь еще и антиглобалистов насобачился вычленять! Так вот заметно, что в аудитории немало группок, что воспрянули как раз, когда вы заговорили об укреплении власти. Об ужесточении. И вообще возликовали, когда заговорили о проскрипционных списках…
Я огрызнулся:
– Я не упомянул даже!
– Ну, бросьте. Сулла и проскрипционные списки – синонимы. Это те ребята, что давно требуют жестких мер. В молодости многие рвутся спасать Россию, это как раз те люди. Так что, возвращаясь к баранам, могу заверить, что демонстрации не будет.
– Почему?
– Будет сорвана самими же студентами. Общечеловеков больше, но государственники сплоченнее, злее, у них есть идея, а у общечеловеков только желание усидеть на месте и удержать нахапанное. Или приобретенное. Понятно, кто в таких условиях побеждает.
Машина вошла в крутой поворот, на такой скорости меня прижало к стенке, кровь прилила к одной половинке мозга, в черепе зашумело, для меня и такой вот поворот – как центрифуга для космонавта, я выждал, когда просветлеет в глазах, проворчал:
– Будем надеяться. Если выйдут на улицы, я вас первого повешу. Сулла я или не Сулла?
На заседание правительства заглянул Громов, выразил удивление, что я настолько чужд и даже оскорбительно равнодушен к армии, даже не посетил крупнейшие за последние семь лет маневры. Новодворский довольно улыбался: любой нормальный человек должен бояться армии и ненавидеть ее всеми фибрами души, а демократ еще и постараться разрушать ее всеми доступными методами.
Громов тут же отбыл, его визит был заранее оговорен, а со мной связывался несколько раз по закрытой от подслушивания линии, но и там произносил обычные слова, так что, если чужая суперсистема по раскодированию и сумеет перевести электромагнитные волны в связную речь, все равно фиг узнает. Я же по интонации и отдельным словам, о которых договорились, уже знал, что завтра заканчиваются сами маневры, послезавтра пьянка с иностранными генералами, а еще через день, когда все разъедутся, начнем операцию, более важную для России, чем Куликовская, Бородинская и даже Сталинградская, вместе взятые.
Меня трясло, поворот слишком крут, я не спал ночами, перед глазами мелькающие лица, в глазах удивление, в черепе шум голосов, выкрики, вопли, вопросы, вопросы… На свою сторону удалось перетащить Каганова и Убийло, с нами также Забайкалец, министр финансов, министр экономики и министр иностранных дел – крайне важные фигуры, они должны быть не просто хорошими работниками, но и верить в то, что защищают, чью политику проводят и чьи интересы отстаивают.
Однако Агутин, Шандырин, Башмет – не хотелось бы их оставлять на чужой стороне, а эта сторона, надо сказать прямо, уже чужая. Единственный, кого я даже не думал перетаскивать на сторону ужесточения власти, это Шустряк – министр культуры. Этот самовлюбленный клоун, ежедневно выступающий по телевидению с собственным шоу, популярным у тинейджеров, не то «Кто плюнет дальше», не то «Кто поскользнется на банановой корке смешнее», мог стать министром культуры только в нашей растерянной стране, что металась из стороны в сторону в поисках нового пути. Мне он достался от предшественника, я его не снимал, какая страна, такая и культура, а он счастливо защищал идеалы демократии, как он полагал, на самом деле разлагая все вокруг себя…
Машина въехала в блестящий вымытый дождем Кремль, дождь поливал всю ночь, вокруг как в бане, туман поднимается из щелей между булыжниками, словно дым на сцене вокруг нашего министра культуры, свет фар увязает в плотной белой мгле всего в двух десятках шагов.
Блестящие булыжники похожи на гигантскую «черепаху», составленную из щитов римских легионеров. Капельки влаги разве что не кипят на их чуть-чуть горбатых спинках, воздух сырой, солнечные лучи так же увязают там, в верхних слоях, как здесь фары.
Крамар слегка поклонился, отвечая на мой кивок, снова я ощутил, как его цепкие глаза прощупывают меня всего, роются в бумажнике, даже походя меряют пульс.
– Все в порядке, ребята, – ответил я бодро. – Еще рано готовить пушечный лафет.
Ксения уже на месте, в помещении дразнящий аромат кофе. Она встала при моем приближении, шутливо напряглась, выпячивая грудь и втягивая и без того плоский живот, однако в глазах появилась тревога, взгляд стал почти испуганным.
– Что-нибудь надо, господин президент?
– Спасибо, я скажу, – ответил я.
– Плохо выглядите, господин президент, – проговорила она наконец. – Черные мешки под глазами, глазные яблоки как у Дракулы… Столько сосудов вдрызг! Всю ночь пьянствовали? Да еще с непотребными девками?
– Да где они, потребные? – ответил я. – Что есть, то и гребешь. Голова трещит, ничего не помню.
– Хотя бы раз на свои развраты пригласили, – вздохнула она. И добавила сладеньким голоском: – Я бы вам утром все припомнила!
– Не сомневаюсь, – ответил я. – Отказников не было?
– Все подтвердили, что прибудут вовремя. А чего мандражируете, Дмитрий Дмитриевич? Очень важное заседание?
– Очень, – ответил я.
Лопатками я чувствовал ее вопрошающий взгляд, но плотно закрыл за собой дверь, сердце стучит часто, как у бегуна на финишной прямой, кровь шумит в ушах.
Даже не представляет, насколько важное. Дальше тянуть нельзя, операция «Сулла» начинается сегодня ночью. Но в нашем мире все взаимосвязано: нельзя быть автократом в одном деле и прекраснодушным либералом в другом. Если оставить все как есть, за нашу операцию сожрут всю Россию, то есть заставят каяться, как уже успешно проделала чужая агентура, навязывая русским чувство вины, в то время как юсовцам прививали чувство вечных победителей, как в прошлом: Германию это они разгромили, так и в будущем весь мир станет американским!
Сегодня – момент истины.
Плечи зябко передернулись, я подошел к окну, показалось, что ночь еще не кончилась. Белая тьма, странный плотный туман, смутно проступают призрачные стены ближайших строений. Все отсырело, в белесости висят мутные оранжевые шары, лампочки на столбах горят, словно ночью, мир нереален, непривычен, сейчас бы здесь появиться призракам из других миров или же теням давно умерших защитников Кремля…
Толстое панорамное стекло отделяет от сырости, однако я зябко поежился, мы наполовину из чуйств, я вот сейчас ощущаю, как влажнеет моя рубашка, легкие наполняются туманом, от пола тянет холодом и сыростью мелких луж. На волосах, на ресницах, даже на умеренно волосатых руках блестят крохотнейшие жемчужинки.