Девушка вскинула голову.
– Ты не в своем уме, Эжени, – холодно ответила она. – Ты ведь знаешь, что лично мне ничего от вас не надо. – И, ни на кого не глядя, Луиза направилась к выходу.
– Подожди, кузина! – залепетала Эжени. – Я… Пожалуйста, извини! Я и сама не знаю, как это у меня вырвалось… – Она бросилась за девушкой, но дверь уже захлопнулась.
Амалия поглядела на Рудольфа, Рудольф поглядел на Амалию и пожал плечами. Они зашагали вслед за Эжени, а за ними, внезапно забеспокоившись, поспешили Феликс Армантель и сыщик из страховой компании.
– Какая аппетитная дамочка, – пробормотал Рудольф по-немецки. – Булочка, а не дамочка.
– До чего же вы непочтительны, Руди, – пожаловалась Амалия. – Имейте в виду, если мадам Эрмелин умрет, ее дочь унаследует как минимум пять миллионов франков.
– Булочка за пять миллионов, – вздохнул Рудольф. – Когда мой бедный отец совсем разорился и умер, меня тоже хотела купить одна такая. Титул всегда ценится довольно высоко, как и все, что нельзя приобрести за наличные.
– Так вы женаты? – с легким неодобрением спросила Амалия.
Рудольф покачал головой.
– Если бы у меня были такие деньги, какого дьявола, спрашивается, я бы стал работать? – Он оглянулся и понизил голос: – Видели, на кого я налетел в дверях, когда вошел?
– Дама из Эльзаса?
– Никакой не Эльзас, а австрийская разведка. Сделайте мне одолжение, держитесь от нее и Вернера подальше. Вернер попеременно изображает то ее брата, то мужа. Видели, у него скула свернута? Это я его угостил в семьдесят восьмом году. Замечательная вещь – английский бокс!
– Гм, – сказала Амалия. – Спасибо за сведения, кузен. А из англичан вы никого не видели?
Рудольф мгновение подумал.
– Тех, кого я знаю, здесь никого нет.
– А вы многих знаете? – осведомилась Амалия.
Рудольф ухмыльнулся.
– О, почти всех!
В коридоре их нагнал Кристиан, утирающий слезы. С ним была Ортанс, которая шепотом уговаривала его успокоиться.
– Может быть, нам лучше удалиться? – вполголоса спросил Рудольф.
Амалия покачала головой:
– Как вам будет угодно.
Возле каюты мадам Эрмелин они встретили второго помощника Марешаля, за которым шел светловолосый священник лет сорока, облаченный в небрежно залатанную рясу. Через левую щеку его тянулся глубокий, плохо заживший шрам.
– Это отец Рене, – представил его помощник. – Он примет исповедь у мадам Эрмелин.
– Господи, – забормотала Эжени, теряясь, – но неужели все так плохо?
Отец Рене посмотрел на нее. У него были светло-голубые глаза, и когда Амалия увидела их, она невольно растерялась. Такие чистые, незамутненные глаза бывают у только что родившихся младенцев, которых еще не коснулась грязь этого мира, однако по морщинкам на переносице священника, по горьким складкам возле его рта Амалия угадала, что на самом деле этому человеку досталось сполна. И, однако, взор его поражал своей безмятежностью.
– Вы верите в бога? – ответил отец Рене на слова Эжени. – Тогда вы должны знать, что все в его воле.
Это были всего лишь слова, но то, как он их произнес, оказало на окружающих поистине магическое действие. Эжени перестала плакать, Феликс обнял ее за плечи, Кристиан кашлянул и опустил глаза, а Ортанс распрямилась, как натянутая струна. Священник растворил дверь и шагнул в каюту. Через минуту оттуда вышел шатающийся от горя Проспер Коломбье, его сестра, которая поддерживала его под локоть, Гюстав и бледный адвокат Боваллон. Последним в дверном проеме показался маленький доктор. Дверь затворилась, и священник остался с умирающей наедине. Луиза, ни на кого не глядя, прислонилась к стене. Поколебавшись, к ней подошла ее кузина.
– Луиза, – несмело начала Эжени, – извини меня, пожалуйста. Я… я была не в себе, когда сказала…
Девушка устало повернула голову в ее сторону.
– Ну что ты, – примирительно ответила она. – Я уже все забыла. – Она отлепилась от стенки и неуверенной походкой направилась к соседней каюте. – Я пока побуду у себя. Если понадоблюсь…
– Да-да, мы тебя позовем, – поспешно сказал Кристиан.
Луиза кивнула и удалилась.
Доктор Ортега хотел уйти, но в него вцепился Кристиан.
– Доктор… Скажите, пожалуйста, а мама… она… – Он собрался с духом. – Неужели нет никакой надежды?
Маленький доктор с грустью взглянул на него.
– Мне очень жаль, месье, но… Я сделал все, что было в моих силах. Теперь вся надежда только на бога.
Он удалился, а удрученные члены семьи, в одночасье оставшейся без главы, только переглядывались, не смея нарушить молчание.
– Этот миссионер, – вяло начал Феликс, – отец Рене… Он вроде знаменитости, я даже читал о нем в газете… – Все взоры приковались к нему. – Говорят, он весьма уважаемый человек.
Эжени передернула плечами.
– Может, и уважаемый, – довольно прохладно заметила она, – только вид у него какой-то… не слишком. Мог бы одеться поприличнее, в конце концов… – Но тут на нее так посмотрели, что она вынуждена была прикусить язык.
– О, глядите! – вскрикнула Ортанс, подавшись вперед.
Дверь каюты медленно растворилась. На пороге стоял отец Рене, держа в руках простые деревянные четки.
– Она… она… – начал Кристиан, не решаясь закончить вопрос.
Священник молча отступил в сторону.
– Прошу вас, господа, – сказал он.
На большой кровати под балдахином лежала мадам Эрмелин. Сказочное ожерелье ее сбилось набок, открытые глаза были неподвижны, губы посерели. Ортанс с шумом втянула в себя воздух. Гюстав стоял, зажав зубами согнутый указательный палец. Кристиан окаменел. Помедлив, отец Рене подошел к кровати и бережно закрыл старой женщине глаза. Адвокат перекрестился. В наступившей тишине были слышны только судорожные рыдания – это плакал Проспер Коломбье. Его сестра, морщась, утешала его.
– Она умерла? – изменившимся голосом спросил Кристиан. – Мама умерла? Совсем?
Отец Рене кивнул, как бы подтверждая, что смерть – вещь окончательная и обжалованию не подлежит. Феликс Армантель закусил губу и отвернулся. Весь лоск в одно мгновение слетел с человека-леопарда. Лицо стало жестким, и все тридцать два года его жизни проступили на нем.
– Из-за шампанского? – вне себя закричал Кристиан. – Из-за какого-то дурацкого шампанского? Господи боже мой!
Он схватил первое, что попалось под руку – какую-то изящную пепельницу со стола, – и с силой швырнул ее в пространство. Никто даже не шелохнулся, только Амалия крепче вцепилась в руку Рудольфа.
– Какое несчастье, – мрачно произнес адвокат Боваллон.