Большие бронзовые часы, предмет гордости хозяина ранчо, пробили девять, и Амалия, пожелав всем спокойной ночи, отправилась спать.
– Блондинка! – сказала мисс Арабелла Хэрмони с упреком в голосе.
– Блондинка! – неодобрительно повторила ее мать.
Кроме них, в гостиной дома Хэрмони в Арчере была еще Чикита. Полковник Ричардсон послал ее к дилижансу спросить, нет ли почты на ранчо «Эсмеральда», и дамы Хэрмони, уже прослышавшие от шерифа о прибытии какой-то незнакомки, решили удовлетворить свое любопытство, зазвав Чикиту к себе и дав ей целый серебряный доллар. От шерифа вчера они так и не смогли добиться толкового описания дамочки, сидевшей в таратайке вместе с Робертом, а Донованы почти безвылазно сидели на своем ранчо, и их было трудно поймать.
– Красивая молодая леди, – так оценил Амалию шериф Гамильтон, прежде более известный как Бандит Пит.
– А во что она была одета? Какая у нее прическа? Она курит? Она помолвлена с Робертом? А может, это какая-нибудь танцовщица, с которой он решил просто поразвлечься?
Интерес мисс Хэрмони станет более понятным, если мы сообщим, что в недалеком прошлом она сама имела на Роберта определенные виды. И если бы не некий франт из Сан-Антонио, спутавший карты, а в итоге оказавшийся двойкой некозырной масти… Просто смешно, что Роберт так близко воспринял к сердцу его появление и даже по совету дяди сбежал в какую-то Европу, на край света, дабы там залечить сердечные раны! Впрочем, у Арабеллы имелось серьезное подозрение, что и сбежал-то он в основном для того, чтобы иметь возможность вернуться. А тут вдруг какая-то незнакомка приехала вместе с ним…
Шериф Гамильтон не выносил, когда его допрашивали, – очевидно, сказывалось богатое прошлое. Он невнятно сослался на служебные обязанности и позорнейшим образом скрылся, звеня шпорами и громко скрипя каблуками.
Итак, дамы Хэрмони, похожие на двух сестер (с разницей в двадцать четыре года), расположились в креслах, приготовившись вытянуть у Чикиты всю нужную им информацию. Мисс Арабелла Хэрмони была шатенка, и притом весьма привлекательная, с ямочками на щеках и на подбородке. А миссис Хэрмони была… ах, в том-то и дело, что она уже вся была.
– Блондинка… – повторила Арабелла задумчиво. А затем заявила с уверенностью: – Наверняка крашеная.
– Вовсе нет! – возмутилась Чикита. – Я сама ее сегодня причесывала: это ее собственный, натуральный цвет волос.
– Нет, наверняка у корней волосы черные, – встряла мать.
– И ничего подобного!
– Бесцветная особа.
– Наверняка. – Дочь вызывающе тряхнула каштановыми кудрями. – И что, Роберт очень ею увлечен?
Чикита была зла на то, что ее слова подвергли сомнению, а новый вопрос подсказал ей верную возможность ужалить прямо в сердце.
– Через неделю, – объявила она без запинки, – он хочет объявить о своей помолвке.
– Ну да! – Арабелла подскочила в кресле. – Врешь!
– Чтоб мне не сойти с этого места! – торжественно поклялась Чикита, держа в кармане фигу.
Мать и дочь обменялись растерянными взглядами.
– Хорошенькое дельце!
– Он уже ни во что нас не ставит!
Решение созрело незамедлительно.
– Надо бы заполучить его к нам…
– Да, но как?
– Устроим вечер.
– Дорогая, благоразумно ли это?
– И заодно взглянем на эту дамочку. Что ты беспокоишься? Отдых в семейном кругу. Пригласим судью Рафферти, Грантов, потом Донованов…
– Может, и дедушке пошлем приглашение? Он так рад будет увидеть тебя лишний раз.
– Он же написал, что болен, так что, я думаю, не стоит. Нет, мы пригласим доктора, потом Стива Холидея…
– Умоляю, дорогая, его не надо! У меня от него мороз по коже.
– Ну и что? Гробы – тоже товар, не говоря уже о том, что каждому из нас они когда-нибудь да понадобятся.
– Когда ты так говоришь, – плаксиво отозвалась мать, – ты напоминаешь мне своего отца.
Миссис Хэрмони овдовела более десяти лет назад.
– Фу, мама, это низко. Его ведь ты выбирала, не я… Я бы, ясное дело, предпочла, чтобы моим отцом был Рокфеллер или Морган, на худой конец… Чикита! Вот тебе записка для твоего хозяина. И смотри, не забудь ему передать, что мы его ждем к себе завтра вечером!
Когда Амалия пробудилась утром, она долго не могла понять, где находится.
За окном заливались птицы. Где-то ржали и фыркали лошади, а в отдалении то и дело басом давала о себе знать корова.
Взгляд Амалии скользнул по светлым занавескам, по стенам, обшитым деревянными панелями. Единственным украшением комнаты была картина неизвестного, в какой-то миг своего существования вообразившего себя художником. Картина изображала горящий апельсин, по непонятным причинам зависший над большой лужей сизой мочи, что, судя по всему, должно было означать закат солнца над безбрежным морем.
Амалия вздохнула и закрыла глаза. Ей было тепло, хорошо и уютно. Кашель, от которого она страдала в Нью-Йорке, исчез бесследно. Теперь Амалия уже готова была допустить, что оказалась в тот момент чересчур мнительной. Она повернулась на бок, подложила ладонь под щеку и стала наблюдать за солнечным зайчиком, ползшим по стене.
Сегодня, разумеется, решительно невозможно уехать. Это было бы слишком невежливо по отношению к Ричардсонам. До конца недели остается пять дней, вот эти пять дней она и погостит на ранчо «Эсмеральда», а в понедельник Джон отвезет ее в Сан-Антонио, на вокзал. Наверняка она будет адски скучать – ведь вокруг нет ничего интересного, одни прерии, коровьи пастухи, то бишь ковбои, и коровы, зато правила приличия будут соблюдены.
В дверь постучали. Вошла Чикита – смуглая, черноволосая, хорошенькая служанка, и Амалия разрешила ей заняться своими волосами, после чего спустилась к завтраку.
Роберта за столом не оказалось: он поднялся ни свет ни заря и поскакал в лагерь ковбоев – посмотреть, как идут дела. Донованы вернулись на свое ранчо, и Амалия завтракала с одним полковником, который заметно улучшил свое мнение о ней после ее вчерашней выходки.
Когда Джон принес вино, дядя Чарли осведомился о ее планах. Ответ Амалии огорчил его.
– Видно, вы здорово обижены на нас, если не хотите остаться хотя бы до Рождества, – заметил он.
Амалия объяснила, что ее присутствие может понадобиться дома. Полковник подумал, кивнул и опрокинул стаканчик.
– А ваш муж? Он знает, где вы?
Поскольку никакого мсье Дюпона в природе не существовало, он, разумеется, ничего и не мог знать. Амалия, впрочем, не стала вдаваться в столь утомительные подробности. Она опустила ресницы и, выдержав паузу, огорошила полковника замечанием, что никому не известно, что творится в голове у мсье Дюпона.