Однако даже воображение решительно отказывалось видеть благодушнейшего Григория Никаноровича членом немецко-австрийского заговора, ставившего своей целью ослабление нашей империи. Да, исправник сребролюбив и не слишком чист на руку, но, с одной стороны, не настолько же глуп, чтобы лезть в дела, участие в которых могло стоить ему большего, чем должностной выговор. Однако, ежели взглянуть с другой стороны...

Что, если я попросту его недооценивал? Что, если Ряжский каким-то образом связан с Леманном, или с Фридой Келлер, или с тем же Стояновым, или...

А Григорий Никанорович меж тем, не подозревая о крамольных мыслях, которые роились у меня в голове, обдернул обшлага, кашлянул начальственно, объявил, что ему пора идти, и вызвал лакея Федора, дабы тот проводил меня до дверей.

На улице было пыльно, шумно и весело. Я сделал десяток шагов в направлении «Уголка для проезжающих», где должен находиться ворчливый Аркадий, купленный эксцентричной француженкой вместе с его колымагой, но некстати мне пришли на ум намеки Ряжского, и я обозлился.

До Лепехина всего четыре версты, а оттуда до стариковского имения рукой подать. Вздор! Дойду пешком. И довольно пользоваться добротой мадемуазель Плесси. Надо дать ей понять, что мое расположение к ней чисто дружеское, и только. А то она уже наверняка бог весть что вбила себе в голову...

Кто-то окликнул меня, и я поднял голову. Навстречу шел секретарь Былинкин. Сегодня он вырядился сущим франтом и даже вдел в петлицу белую розу.

– А, Аполлинарий Евграфыч! Сердечно рад вас видеть!

И прежде чем я успел сослаться на неотложные дела, он уже приклеился ко мне и зашагал рядом, по пути угощая меня свежими городскими сплетнями. Прасковья Пантелевна так обиделась, что Веневитиновы не пригласили ее на свадьбу! А все дело в том, что она родственница Зацепина, бывшего управляющего, которого Андрей Петрович уволил, на прощание обозвав вором. Кстати, сам Зацепин недавно вернулся в N, Былинкин вчера его видел в трактире. Зацепин был зол, он ходил к Веневитиновым требовать, чтобы они ему заплатили, но те выставили его за дверь.

– С какой стати они должны ему платить? – спросил я.

– Как с какой? – удивился Былинкин. – Ходят слухи, что именно благодаря ему они сумели заполучить стариковское имение за полцены. На самом-то деле оно, конечно, стоит гораздо дороже, а благодаря Зацепину они так смогли опутать долгами прежнего владельца, что тот был рад его чуть ли не даром отдать. Хорошая получилась сделка, да только Андрей Петрович, когда все кончилось, не захотел отдавать Зацепину его долю. Мол, ты прежнего хозяина обманул и меня обмануть захочешь. Ну и выгнал его.

– Так Зацепину и надо, – равнодушно отозвался я.

Былинкин с любопытством покосился на меня.

– Ну не знаю, не знаю, может быть, вы и правы... А что новенького слыхать о том деле?

– О каком?

– Ну где пассажир погиб. Который вовсе не простой пассажир, а...

А, любезнейший Никита Егорыч, вот оно что! То-то ты не поленился тащиться за мной по жаре, да еще так преданно в глаза заглядываешь... Честное слово, неутомимость сплетников всегда поражала меня.

– О том деле я ничего не знаю, – как можно небрежнее ответил я. – Почему бы вам не справиться у баронессы Корф?

Былинкин надулся. Солнце припекало все сильнее. Я достал платок и вытер им лоб.

– Аполлинарий Евграфыч!

Я обернулся. Доктор Соловейко приветствовал меня из своей двуколки и, поравнявшись с нами, натянул вожжи.

– На ловца и зверь бежит! А я, признаться, искал вас... Семеновна ко мне прибежала утром, говорит, ее муж по пьяни человека зашиб. Насмерть... Теперь заперся у себя, воет, кается и выходить отказывается. Он, значит, верхом был, а тогда уже стемнело...

Семеновна была женой нашего урядника Онофриева. Я досадливо закусил губу. Похоже, мое свидание с баронессой Корф откладывалось на неопределенный срок.

– Хорошо, доктор, я поеду с вами... Где произошло несчастье?

– В трех верстах от Лепехина, неподалеку от пересох– шего ручья. Семеновна мне примерно описала место со слов своего мужа... Жалко дурака.

– Да уж. Если он и вправду прохожего убил, так ведь ему светит каторга, – вздохнул Былинкин, поправляя цветок в петлице.

Я ничего не ответил и поднялся в двуколку.

* * *

В высокой траве стрекочут кузнечики. Одинокая желтая бабочка кружит над лугом, садится, снова кружит... Жужжат шмели, ползут хлопотливые муравьи...

– Это он? – скорее утвердительно, чем вопросительно говорит доктор.

Ему достаточно одного взгляда на мое лицо, чтобы все понять.

– Он, – отвечаю я.

Да-да, тот, что был лже-Петровским, тот, что был лже-Леманном, лежал у моих ног. Лошадь Онофриева примяла труп копытами, но не настолько, чтобы я не смог опознать пропавшего пассажира, выпавшего из поезда Москва – Петербург и имеющего какое-то отношение к украденным у неизвестного мне ученого чертежам.

Кто же он такой, погибший мужчина?

Преодолев себя (труп уже начал разлагаться и источал характерный сладковатый запах), я прикрыл нос платком и быстро ощупал карманы убитого.

Ничего. Ни платка, ни зубочисток, ни записочки от Китти, ни кольца на мизинце. Даже программка цирка – и та исчезла.

Я отошел в сторону и вытир руку платком.

– Темное дело? – понимающе говорит доктор. – Я так и думал.

Зато теперь у меня есть законный предлог явиться к баронессе Корф. Честное слово, нам есть о чем поговорить.

ГЛАВА XX

Будь я беллетристом, то непременно бы описал вызывающий вздохи зависти наряд невесты, слезы восторга на глазах родителей, красочную толпу в церкви, счастливого жениха и торжественный обряд, соединяющий молодую чету. Однако, когда я, запыхавшись, влетел в церковь, она была уже пуста, и только отец Степан гасил последние свечи. Он-то и обратил на меня укоризненный взгляд.

– Извините, ради бога, служба, – проговорил я, немного отдышавшись. – Вы не скажете мне, где я могу найти баронессу Корф?

Священник ответил, что баронесса, равно как и другие гости, уже вовсю празднуют в имении. И слегка поморщился.

– Суетные люди, – негромко проговорил он, ни к кому конкретно не обращаясь. – Илья Ефимыч приходил с утра, хотел могиле сына поклониться, а господин лошадиный учитель его взашей вытолкал. – Отец Степан помолчал. – Нехорошо это, Аполлинарий Евграфович. Они, конечно, здесь новые господа и всякое такое, но все равно – нехорошо.

– С каких пор Головинский здесь господин? – спросил я. – Усадьба-то принадлежит Веневитиновым, разве нет?

– Ну мало ли что кому принадлежит, – довольно туманно ответил священник.