Пелагея собиралась уже возвращаться со станции, как вдруг услышала крики, прибежала обратно – и увидела под поездом только раздавленную ногу. Ей сделалось дурно, и дальше она мало что помнит. Но господин начальник станции был с ней очень любезен, вызвал свою жену и велел напоить ее чаем, а сам послал за Ряжским.
– Каких-нибудь знакомых вы встретили на станции? – спросил я. – Кого-нибудь, кто живет поблизости?
Я записал ответ кухарки, задал еще несколько вопросов и сказал, что вызову ее, если она мне понадобится. Спрятав записную книжку, я поднялся к Амалии, которая осматривала вещи погибшей.
– Что-нибудь удалось отыскать? – спросил я, входя в комнату.
– Пока ничего, – отозвалась Амалия. – Ни предсмертной записки, ни покаянного письма, которые так любят оставлять наши самоубийцы. Думаю, она не покончила с собой.
– А я почти уверен, что нет.
Амалия подняла на меня вопросительный взгляд, и я пояснил:
– Дело в том, что на станции была Анна Львовна Веневитинова. Кроме того, Марья Петровна, похоже, решила, что Ряжский сделает ей предложение. В последние дни она была очень оживленной и собиралась шить новое платье.
– Новое платье? – вздохнула Амалия. – Тогда точно не самоубийство. Знаете что, Марсильяк, съездите-ка вы к мадам Веневитиновой, а я пока поищу здесь. Есть один вопрос, на который я пока не нахожу ответа.
– Хорошо, – сказал я. – Если Веневитиновы еще не уехали, я попытаюсь ее разговорить. Но, боюсь, придется нелегко.
* * *
В Старове царили суета и суматоха. Слуги, обливаясь потом, таскали чемоданы, узлы, какие-то свертки. Судя по всему, семья Веневитиновых покидала нас навсегда.
Я поднялся по лестнице и спросил у Ирины Васильевны, здесь ли Анна Львовна.
– Да, она здесь. Вы хотите с ней поговорить? Подождите минуточку...
Она ушла в гостиную и неплотно затворила за собой дверь. До меня донесся голос Анны Веневитиновой:
– Нет, скажи ему, что меня нет! Я не желаю его принимать!
Мне наскучила эта комедия, и, толкнув дверь, я вошел.
– Добрый день, сударыня. У меня есть к вам несколько вопросов по поводу Марьи Петровны Шумихиной. Вашей мачехи, – уточнил я.
На ее щеках вспыхнули розовые пятна. Она нетерпеливо махнула рукой, и Ирина Васильевна удалилась.
– Ну? – почти насмешливо спросила Веневитинова. – Так что именно вы желали бы узнать?
Ее ноздри раздувались, глаза сверкали, маленький ротик сжался. Передо мной была уже не та страдающая и запуганная женщина, какой я видел ее всего несколько дней тому назад. Она торжествовала, она одержала победу. И мне хватило одного взгляда на ее лицо, чтобы понять, что я не ошибся. Конечно же, она убила свою мачеху – так же хладнокровно, как до того убила ее сына.
– Ведется расследование ее гибели, – продолжал я спокойно, сдерживаясь изо всех сил. – И мне все известно. О вашем брате Петре и о том, что означает перо в руке Головинского.
– В самом деле? – презрительно фыркнула Анна Львовна. – И что же именно вам известно?
– К примеру, то, что вы убили брата, задушив его подушкой. И если бы доктор не нашел перо у него в руке, никто бы даже не подумал на вас.
Анна Львовна с вызовом посмотрела на меня.
– Вот как! Значит, старая мерзавка вам все разболтала? – И она добавила по адресу своей тетки несколько совершенно неприличных в устах женщины слов, которые мне бы не хотелось здесь повторять. – Ну тогда вам должно быть также известно, уважаемый месье Марсильяк, – помещица презрительно подчеркнула голосом мою фамилию, – что все подозрения с меня давно сняты. Доктор оказался просто старым дураком, только и всего. Он и сам сказал на суде, что сделал поспешные выводы. Никто никогда меня не обвинял!
– Однако, когда вы увидели перо от подушки, вы сразу же поняли, что оно означает, – резко проговорил я. – Это вы убили свою мачеху?
– Что за вздор вы говорите! Стыдитесь!
– Да, вы толкнули ее под поезд. Вы были на глуховской станции одновременно с ней. Я думаю, вы заранее все рассчитали. Кто-то из ее прислуги проболтался вам о том, куда Киселева едет, и вы решили принять меры, прежде чем она доберется до ваших сыновей. Не так ли, сударыня?
– Да вы просто сошли с ума! – выкрикнула Анна Львовна, быстро шагая по комнате. – Как вы смеете обвинять меня, милостивый государь?
– Я? Я смею. У меня есть свидетели, которые видели вас на станции.
– Да? И что это доказывает?
– Вы ненавидели ее, вы всегда ее ненавидели. А когда узнали, что именно она стоит за всеми убийствами...
– Ах вот оно что! Стало быть, вы все знали и не приняли никаких мер? Какая интересная у нас полиция, право!
– Нам стало известно только недавно! А вы догадались, кто убил вашу дочь, и молчали! Потому что вы – убийца! – Я и сам не заметил, как, подобно своей собеседнице, сорвался на крик.
– Я? Ну знаете ли! Вы мне смешны! – Она кричала уже в голос, алые пятна на ее лице чередовались с белыми, но глаза горели тем же торжествующим, нестерпимым огнем. – Вы ничтожество, и правильно все вокруг говорят про вас, что вы ничтожество! У вас ничего нет против меня! Я была на станции? Сто человек были в тот день на станции! Кто у вас есть? Свидетели? Нет у вас никаких свидетелей! Ничего у вас нет против меня, и не будет! Убирайтесь!
– Вы не имеете права указывать мне на дверь!
– Еще как имею! Это мой дом! Андрей! Андрей!
По тому, как быстро в комнате появился ее муж, я понял, что он находился за дверью и все слышал. Однако вид у него был сконфуженный, и стоял он, понурив голову.
– Андрей, – закричала Анна Львовна, топая ногой, – выгони его!
Веневитинов сделал шаг по направлению ко мне.
– Только попытайтесь, – сказал я, – и я засажу вас в тюрьму.
Он застыл на месте, нерешительно косясь на жену.
– В самом деле, – промямлил он, – довольно странно... Приходят, начинают возводить на честных людей напраслину...
– Тряпка! – крикнула Анна Львовна.
– Вы вашу жену называете честным человеком? – спросил я. – Она задушила беззащитного ребенка, собственного брата и столкнула женщину, свою мачеху, под поезд. Странные у вас представления о честности!
– О, да! – звенящим от бешенства голосом выкрикнула хозяйка дома. – Нашли о ком жалеть! О старой... старой дряни и сопливом младенце, который вопил целыми днями! И из-за него, потаскухина отродья, я должна была остаться нищей? Как будто отец построил свое богатство не на деньгах моей матери, не на ее приданом! А меж тем дня не проходило, чтобы он не упрекал ее, что она, видите ли, не в состоянии родить ему сына! Мерзавец! Мерзавец!
– Аннушка... – пролепетал Андрей Петрович. Никогда прежде я не видел его таким униженным. – Аннушка, ради бога...