– Вы, Рене, прирожденный политик, – со вздохом промолвил доктор, опускаясь в кресло. – Но я не хочу снова ехать на его виллу. Я уже был там три раза и ровным счетом ничего нового не увидел. Мадам здорова, и оснований для беспокойства нет никаких. Но чем больше доводов я ей привожу, тем меньше она меня слушает.

– Может быть, она послушает доктора Шатогерена? – предположил Севенн с улыбкой. – С его титулом ему гораздо легче укрощать капризных дам!

– Вы преувеличиваете, Филипп, – улыбнулся Шатогерен. – Но, на худой конец, я найду у нее что-нибудь неопасное и пропишу безвредный порошок, чтобы ее успокоить.

– В самом деле, Рене, сделайте одолжение, – сказал Гийоме. – Потому что если я еще раз увижу богемскую графиню, то могу и сорваться, что вряд ли пойдет на пользу санаторию и всем нам. Передаю ее в ваши руки… А кстати, какое у вас мнение о состоянии Эдит Лоуренс? Судя по всему, у нее начало туберкулеза, но странные скачки температуры меня беспокоят…

И трое людей, каждый из которых был специалистом своего дела, погрузились в обсуждение врачебных тонкостей, недоступных пониманию большинства смертных.

Глава 12

– Как все прошло?

Такими словами встретила Амалия поэта, когда он переступил порог гостиной, в которой находились почти все пациенты санатория. Эдит в углу раскладывала пасьянс, Натали стояла у окна, глядя на льющийся за ним дождь. Шарль сидел в кресле неподалеку от Амалии, Маркези уткнулся в книгу, но нет-нет да поглядывал на манипуляции Эдит. Уилмингтон и Катрин тихо переговаривались. Прочие пациенты разбились на группы. Одна из немецких дам писала очередное письмо, а отставной дипломат хмуро следил за маятником в стенных часах, словно тот нерадиво выполнял свою работу. Где-то вдали рассыпался гром, в последний раз хрустнул прямо над крышей дома и угас.

– Странное ощущение, – сознался Нередин. – Я думал, инспектор будет задавать мне разные каверзные вопросы, знаете, как всегда делают полицейские в книжках. Но он, по-моему, хотел только поскорее вернуться домой.

– А какие могут быть вопросы? – устало промолвила Натали. – Произошел несчастный случай – вот и все. Не убийство же.

Алексей поморщился.

– Я не уверен, – наконец сознался он.

– Почему? – заинтересовался офицер.

– Допустим, – принялся вслух размышлять поэт, – вы сидите в кресле, и тут вам стало дурно. Вы падаете на спинку кресла, и… и все.

– Можно и упасть с кресла, – возразила баронесса Корф, очень внимательно слушавшая поэта.

– На землю, – не стал спорить Алексей. – Но упасть со скалы можно, если только кресло стоит на самом краю. У мадам Карнавале была привычка ставить там кресло?

Натали зябко поежилась и обхватила себя руками.

– Странно, что вы про это заговорили, – внезапно сказала она. – Но я никогда не видела, чтобы старушка сидела на краю. Ей нравилось глядеть на море, но сидела она на достаточном расстоянии от обрыва.

– Откуда вы знаете? – поинтересовался Шарль.

– Я рисовала вид из окна на море несколько дней подряд, – объяснила молодая женщина. – И мадам Карнавале… А впрочем, что я говорю? Она же тоже есть на набросках, так что сейчас вы сами все увидите.

И через минуту художница принесла из своей комнаты пухлый альбом, полный самых разнообразных рисунков.

– Вот она в кресле… Это где-то с неделю назад. Видите? Теперь переверните страницу, рисунок сделали уже позже. Смотрите, где стоит кресло, – в нескольких шагах от розовых кустов.

– А ведь верно, – подал голос Шарль де Вермон, тоже разглядывавший наброски. – Я же видел мадам, когда срывал для вас розу, Амели… госпожа баронесса. Она не сидела на краю, до обрыва было шагов десять, не меньше. Странно, очень странно!

Натали нервно завела за ухо непокорную прядь. Щеки ее горели.

– А что, если она покончила с собой? – неожиданно выпалила девушка.

Алексей удивленно посмотрел на нее.

– Но почему? Мадам Карнавале выглядела абсолютно нормальной, собиралась скоро уехать из санатория…

– Она пробыла здесь не меньше месяца, – проговорила Натали, – и все время сидела за нашим столом, но я ни разу не слышала, чтобы она говорила о своих родных, не видела, чтобы она получала письма… Хотя нет, письмо было, но совсем короткое и только однажды. По-моему, она получила его… ну да, в тот день, когда вы приехали, Алексей Иванович…

– Откуда вы знаете, что оно было короткое? – спросила Амалия.

– Я проходила мимо, когда она его читала. Мадам сразу же спрятала листок, но я и так заметила, что на нем всего три или четыре строки. – Натали робко покосилась на поэта. – По-моему, она была очень одинокая… И уже немолодая. Может быть, ей было тяжело? Но что мы можем знать о других людях?

Амалия пристально посмотрела на Натали. Странно, что человек прежде всего подмечает в окружающих или приписывает им свои черты. Натали явно чувствует себя одинокой, и поэтому она прежде всего увидела, что пожилая женщина тоже одинока. А вот если бы ее, Амалию Корф, спросили, что она думает о мадам Карнавале, она бы первым делом отметила, что та определенно умна. Даже так: умнее, чем хотела казаться…

Интересно, на основе чего у нее сложилось такое впечатление? Вроде бы мадам Карнавале ничем не выделялась среди прочих пациентов, не брала в библиотеке заумных книг, не вела серьезных разговоров и вообще, в сущности, мало чем себя проявляла… Просто любезная, вежливая, обходительная старая дама.

Очень вежливая. Очень любезная.

Маска?

Но, так или иначе, все это плохо вязалось с прыжком со скалы по собственной воле. Натали права в одном: что-то неладно с мадам Анн-Мари Карнавале…

– Конечно, – между тем размышлял вслух Нередин, – если бы она была тяжело больна и хотела разом оборвать свои страдания… Но ведь ничего такого не было. – Он вопросительно взглянул на баронессу. – Или, может быть, мы просто не знаем всего?

Он услышал приглушенный вскрик – и повернул голову. В углу Эдит Лоуренс с открытым ртом таращилась на карты.

– Боже мой… – простонала она, – не может быть… Снова смерть! Да, я вижу смерть!

– Она что, опять гадает? – пробормотала Натали. – Неужели англичанка не понимает, как это действует на остальных?

– Чертова истеричка! – злобно выпалил Шарль де Вермон. Щеки его стали багровыми. – Поскорее бы доктор вышвырнул ее отсюда!

Со всех сторон на Эдит обрушились негодующие возгласы. Дрожащими руками она кое-как собрала карты, но уронила половину колоды на пол и, в отчаянии бросив остальные на стол, выбежала за дверь. Мэтью Уилмингтон в смятении поглядел ей вслед.

– Катрин, – нерешительно пробормотал он, – а может быть… может быть, нам отложить помолвку? Сначала мадам Карнавале, теперь еще это… Мне не хочется, чтобы у нас были… были такие мрачные воспоминания.