– Здравствуйте, Аркадий Ильич! Вы будете вечером на заседании общества? Сегодня мы будем разбирать стихи Нередина. Брат обещал подготовить интересный доклад!

Старичок собирался было ответить, но тут к ним быстрым шагом подошел Валевский.

– Надо же, какая встреча! А я вас искал, сударь! Вы же обронили возле фонтана свой кошелек!

Леон говорил, и улыбался, и кланялся, и протягивал старику его собственность. Аркадий Ильич смущенно замигал.

– Действительно… – пробормотал он, ощупывая карман. – А я и не заметил, как его потерял… Вы очень любезны, сударь!

– Очень мило с вашей стороны, сударь, – сказала девушка серьезно, оборачиваясь к Валевскому. – Аркадий Ильич – наш библиотекарь, и жалованье у него совсем мизерное. Я даже не знаю, как вас благодарить!

И вдруг Валевский ощутил очень странную вещь – словно проснулась его совесть, которая спала сладким сном много-много лет. Совесть зевнула, обернулась ежиком и мягко кольнула куда-то возле сердца. Ему сделалось стыдно, что он украл кошелек у старика, и еще было стыдно, что разыграл из его возвращения целое представление. Леон смутился, забормотал что-то, даже сделал движение, чтобы уйти… Но девушка истолковала его смущение самым выгодным для него образом.

– По правде говоря, у нас не тот город, где возвращают пропавшие вещи, – сказала она. – Вы ведь нездешний, не правда ли?

Валевский смиренно сознался, что да, и, словно спохватившись, представился:

– Леонард Дроздовский. А вы…

– Надежда Николаевна Русалкина, – весело сказала девушка. – А с Аркадием Ильичом Росомахиным вы уже некоторым образом познакомились.

– Вы надолго к нам? – спросил библиотекарь. Вблизи было видно, что он тощ, как пергамент, и что глаза у него младенчески голубые, добрые и бесхитростные. Тут разбушевавшаяся совесть дала Валевскому такого пинка под ребра, что молодой человек даже малость побледнел.

– Право, не знаю, – сознался Леон, – я при-ехал к моей невесте, то есть думал, что она моя невеста, а она, оказывается, нашла себе другого. Я немного повздорил с ним, ну и…

Его версия складно объясняла синяки на физиономии и к тому же должна была расположить к нему слушателей, что, собственно, и произошло. Для пущего усиления эффекта Леон потупился и стал рассматривать носки своих штиблет. Наденька вздохнула, а старичок-библиотекарь задумчиво кивнул.

– А как вы относитесь к российской словесности? – осведомился он.

Валевский решил было, что ослышался – настолько неожиданным получился вопрос. Наденька засмеялась, встряхнула головой и объяснила:

– Мой брат Аполлон основал «Общество любителей российской словесности». И уже несколько лет добивается, чтобы нам дали помещение. Вот сегодня приезжая дама, как же ее…

– Баронесса Корф, – подсказал библиотекарь.

– Да, так вот баронесса пообещала, что нам дадут помещение, если в обществе будут состоять хотя бы десять человек. Но нас всего четверо: я, брат, кузен Женечка и Аркадий Ильич. – Наденька вздохнула и с надеждой покосилась на Валевского.

По правде говоря, Леон терпеть не мог словесность – хоть польскую, хоть российскую, хоть французскую. Любой текст, написанный буквами, вызывал в его душе непреодолимое отвращение. Подобным отношением он был обязан все тому же пану Шледзю, который заставлял воспитанников учить наизусть длиннейшие стихи и немилосердно лупил детей, когда те делали ошибки. Кроме того, его покоробило, что даже словесность не могла обойтись без баронессы Корф. Однако он посмотрел на Наденьку, на младенческие глаза библиотекаря – и решился, объявил:

– Если вы не против, я хотел бы вступить в ваше общество.

Наденька просияла, библиотекарь умилился и вынужден был даже снять пенсне, чтобы протереть его от набежавших слез.

– Замечательно! – воскликнула Наденька. – Где вы остановились? Как раз сегодня мы будем обсуждать поэта Нередина…

Валевский ответил, что он пока нигде не остановился, и еще раз поплакался на жестокость придуманной невесты. Тут вмешался библиотекарь и сказал, что может предоставить ему комнату на чердаке в своем доме. На время, а там видно будет.

– На самом деле любителей словесности так мало, сударь, – добавил старичок. – И я буду счастлив хоть чем-то вам помочь.

Новоиспеченный поклонник литературы немного поотнекивался для виду, но потом дал себя уломать. По правде говоря, он начал относиться к словесности немного терпимее, раз та позволила ему столь легко получить крышу над головой и приют в тех кругах, где его никто никогда не стал бы искать. И Валевский дал себе слово при первой же возможности почитать что-нибудь. К примеру, Мопассана или Мицкевича.

Стоящий на постаменте император Николай задумчиво сощурился, глядя на человека с коричневым чемоданом, уходящего в сопровождении девушки и дряхлого старика. Возможно, император еще не забыл, как у него под носом Валевский давеча обчистил карманы того самого старика, и бронзового властелина разбирала досада, что он не может сойти с постамента и накостылять по шее мерзавцу.

– Вот ведь прохвост, – желчно молвил император голубю, который сидел на его плече.

Голубь встрепенулся, льстиво курлыкнул: «Прохвост, сир!» – и стал искать у себя под крылом паразитов.

– Что за общество! – вздохнул император.

Но тут на площади показалось новое лицо, причем весьма хорошенькое. Лицо, равно как и все остальные части тела, принадлежало очаровательной вертушке-горничной, и внимание императора тотчас же переключилось на нее.

Глава 7

О том, как следователь Половников пал жертвой полицмейстерской мысли. – Герой и барышня. – Грандиозный план короля воров.

Горничная Дашенька совсем забегалась.

Сначала хозяйка послала ее купить дюжину платков, потом какие-то ленты, потом шелковые кружева рококо. Рококо оказались не того оттенка, и наконец выяснилось, что нужны вовсе не рококо, а сутажет, и в придачу к ним еще кое-какие мелочи, общим числом восемь, список которых госпожа соблаговолила собственной рукой написать на бумажке. Дашенька присела, намекнула, что лавки могут находиться в разных концах города, и получила разрешение в случае необходимости взять извозчика.

На лестнице девушке пришлось отразить натиск репортера Стремглавова, который во что бы то ни стало хотел знать, верно ли, что всю городскую верхушку стараниями баронессы Корф скоро турнут. Стремглавов собирался похлопотать, чтобы к верхушке приплюсовали и его редактора, на чье место он давно метил, но Дашенька разочаровала репортера сообщением, что городская верхушка для госпожи баронессы мелковата, и вообще, ей самой давно пора по делам. Она упорхнула, а Стремглавов застыл на месте в раздумьях, возвращаться ли ему в редакцию или пойти в портерную и перехватить какой-нибудь выпивон. Душа звала его в портерную, но долг требовал присутствия в редакции.