– Кажется, я знаю кого, – объявила в толпе его невенчаная жена и захлопала в ладоши, словно поступок Бертуччи мог как-то касаться ее лично.
В поезде Николай Рубинштейн поглядел в окно и удивленно приподнялся:
– Амалия Константиновна… Смотрите, за нами кто-то едет!
– Дашенька! – крикнула Амалия. – Дашенька!
Но та уже все поняла и метнулась в коридор.
Бертуччи, нагнав поезд, перебрался с седла на подножку вагона. Дашенька подала ему руку и помогла забраться в вагон.
– Знаете, я только сейчас понял, – признался потомок итальянцев. – Я совсем не хочу с вами расставаться, Дашенька… кем бы вы ни были.
Лошадь, оставшись без всадника, продолжала бежать за поездом. Тогда баронесса приказала остановиться, забрать животное и закрыть его в особом вагоне для перевозки лошадей. И хотя ее распоряжения были чем-то совершенно неслыханным, ведь поезду не полагалось останавливаться не на станции, машинисту и кондукторам все же пришлось подчиниться.
Меж тем как курьерский поезд мчал Амалию и ее спутников в Санкт-Петербург, другой поезд увозил к польской границе Леона Валевского, который сидел в своей камере в обнимку с коробкой эклеров и вздыхал так, что мог бы разжалобить камень.
Наконец Валевский поглядел в окно, прикинул, что они уже успели отъехать достаточно далеко, и решил, что по жаре эклеры могут испортиться. Открыв коробку, Леон принялся уничтожать прощальный подарок шеф-повара Андре и баронессы Корф, но тут его ждал сюрприз – в самом большом эклере арестант обнаружил… связку тонких и чрезвычайно острых напильников.
Некоторое время молодой человек сидел, таращась на них и беззвучно шевеля губами. Потому что вспомнил ироническую реплику Амалии о том, что, разумеется, она позаботилась передать ему средства для облегчения побега. И в конце концов Леон решил, что баронесса Корф – чертовски коварная особа, которая всегда поступает так, как хочет, и способна на то, чего от нее не ждешь.
Однако у него была собственная гордость, и меньше всего поляк хотел быть обязанным своим бегством баронессе Корф, которую, по совести, терпеть не мог и которая вообще-то, по логике вещей, являлась его заклятым врагом.
Поэтому он выкинул напильники в щель между досками пола, доел эклеры, вытер о себя руки и вытащил откуда-то – истории так и осталось неизвестным, откуда именно, – предмет, напоминающий дамскую шпильку для волос. Поколдовав над ним, Леон вставил его в замочную скважину, затаил дыхание и мягко повернул…
Через пять минут тот же конвоир, который не без основания подозревал эклеры шеф-повара Андре в том, что они могут содержать недозволенную законом начинку, в одном нижнем белье лежал в камере Леона. Руки конвоира были связаны, а во рту торчал кляп, сделанный из его же носка. Судя по выражению лица солдата, ему данный факт был сильно не по душе.
Валевский переоделся в форму своего стража, огрел того на прощание по голове, чтобы не вздумал сорвать его планы, повернул лежащего без памяти узника лицом к стене, заботливо накрыл одеялом и вышел.
Напоследок Валевский тщательно закрыл за собой дверь.
На ближайшей станции конвоир, из-под фуражки которого задорно торчал вихор светлых волос, отлучился по нужде, да так и не вернулся. И, поскольку поезд не мог ждать, состав отправился без него.
Возможно, конвоир стал жертвой разбойников, которые специализировались исключительно на охранниках арестантских вагонов. Возможно, зачитался романом Дюма или Достоевского и пропустил отправление своего поезда. Или, возможно, встретил девушку своей мечты и решил, что есть на свете дела более важные, чем стеречь мазуриков, которые и без него попадут туда, где им уготовано место. А возможно, просто провалился в параллельное измерение.
Так или иначе, он бесследно исчез.