– Кое в чем ты была права. Когда мы проиграли Грюнвальдскую битву, мне было восемнадцать лет. Мне не повезло – меня не убили, я был лишь ранен и попал в плен. Король Владислав запросил за пленных пятьдесят тысяч золотых флоринов – немыслимую сумму! Пока тянулись переговоры, меня увезли в Литву, где я пробыл пять долгих лет, пока мои друзья не отыскали меня и не заплатили моему хозяину. Ты верно угадала, я действительно знал Анджелику. Ее дядя был владельцем соседнего имения, и я часто видел ее. – Рыцарь закусил губу. – Там, в плену, я считался ниже последнего раба. Со мной обращались хуже, чем с собакой, а Анджелика… она, мне казалось, жалела меня. В семье ее не очень любили, слишком она была горда и заносчива; кроме того, она верила, что в один прекрасный день поднимется выше всех. Она была крещена, но в душе оставалась такой же язычницей, какой были ее родители. Она презирала христиан за их покорность, презирала слабых, презирала тех, кто не умеет добиться своего. Она не была коварна, но решила сделаться коварной; не была жестокой, но стала пестовать в себе жестокость, чтобы восторжествовать над теми, кто мог ей помешать. – Фон Мейссен пожал плечами. – Шутки ради я помогал ей в этом, направляя ее ум в нужную сторону. Я уже говорил, кем я был для окружающих; я был очень озлоблен и в душе смеялся, настраивая Анджелику – ей тогда было лет четырнадцать-пятнадцать, я думаю, – против всего мира. Она хотела выучиться латыни и немецкому, и меня заставили давать ей уроки, так что мы могли видеться без помех. Когда я уехал с Филибером и Ульрихом, то потерял ее из виду и совершенно забыл о ней. О том, что она появилась при дворе Доминика, я узнал от тебя, когда ты описывала тех, кого тут встретила, и среди прочих упомянула девушку со странным зверьком. В свое время я поймал и приручил его для нее, тоже верно. Ну а потом ни с того ни с сего появился ее слуга, которого я знал еще в Литве, с запиской для меня. Ничего особенно хитрого там не было – она лишь писала слова наоборот, чтобы ее не поняли. Такой простой шифр придумал когда-то я, чтобы нам не мешали переписываться. Тон ее послания меня позабавил: «Ольгерд, – приказывала она, как царица, – ты меня помнишь, как и я тебя. Мальчик, бежавший от нас и нашедший приют в Мальборке, должен умереть». Я понял, что она каким-то образом замешана в том, что произошло с тобой, но мне было все равно, каким. Я решил, что она поймет, что я не желаю ее больше знать, если повешу ее слугу. И так и сделал. Больше она не тревожила меня, и я могу поклясться тебе чем угодно, что до сего дня не видел ее и не искал с ней встреч. Я хорошо знаю людей и представляю себе, что из нее могло получиться. Там, где она, всегда будет зло, а мне хватает и своего собственного. Верь мне, я не сговаривался с ней и не имел понятия, что она затевает. А теперь убери дурацкий кинжал и пойдем. Мы и так потеряли много времени.
Мадленка перевела дух и опустила клинок. Держать его все время наготове было все-таки утомительно.
– Нет, – сказала она. – Ты уже слышал: я останусь здесь.
– Нет? – повторил Боэмунд недоверчиво. – Даже после того, что я рассказал тебе?
Мадленка упрямо выпятила нижнюю губу.
– Особенно после того. И неважно, правду ты сказал или нет. Я останусь здесь и доберусь до истины, чего бы мне это ни стоило.
– Ты мне не веришь? – печально спросил рыцарь. – Ты не веришь мне?
– Не знаю, – честно сказала Мадленка. – Но с тобой я никуда не поеду.
– Даже если я дам тебе клятву, что все сказанное – правда?
– Рыцарь, – нетерпеливо сказала Мадленка, дернув плечом, – слышала твои клятвы и знаю, чего они стоят. Не оскверняй свою бессмертную душу, она тебе еще понадобится.
– Да как ты смеешь… – начал Боэмунд в ярости, делая шаг по направлению к ней.
Мадленка вжалась в стену.
– Если ты ко мне подойдешь, – сдавленно сказала она, – видит бог, я закричу, и тогда тебе уже не выбраться отсюда. Хочешь, чтобы тебя посадили на кол, как твоего друга Ульриха?
Боэмунд только усмехнулся и покачал головой.
– Смерти я не боюсь, – бросил он презрительно, – но мне жаль, что я принял твою участь так близко к сердцу. Больше такое не повторится.
Мадленка поежилась. Слова рыцаря звучали зловеще, но отчего-то они навевали на нее странную грусть.
– Тебе лучше уйти, – просто сказала она. – Доброго пути.
– Хорошо, – кивнул рыцарь, слегка побледнев. – Но помни: я больше тебя не знаю и знать не хочу. Отныне твоя судьба мне совершенно безразлична. Подохнешь ты или нет – мне все едино. Когда-нибудь, очень скоро, ты позовешь меня на помощь, потому что у тебя больше никого нет, но я не отвечу, и тогда ты пожалеешь, что оттолкнула меня.
Он повернулся и зашагал к двери.
– Я ни о чем не буду жалеть! – крикнула Мадленка ему вслед.
Втянув голову в плечи, она слышала, как хлопнула вторая дверь, и шаги гостя стихли вдали. Только тогда слезы покатились по ее щекам – сначала одна, потом другая, а затем целый водопад. Мадленка уже не гордилась, что оказалась такой сильной и прогнала человека, которому вообще-то собиралась отдать свое сердце. Она и не предполагала, что это будет так больно.
Мадленка закрыла дверь, разделась и юркнула в постель. Горе ее было безгранично, а сознание того, что она поступила правильно, оказалось довольно слабым утешением. Мадленка не сомневалась, что никогда не сможет быть с человеком, которому она не доверяет, а Боэмунд фон Мейссен явно не заслужил ее доверия. Впрочем, он все же указал ей, что Анджелика наверняка замешана в деле. И на том спасибо…
«Вздор! Я сама, как только увидела эту вялую рыбу, сразу же ее заподозрила», – тут же решила про себя Мадленка.
Она беспокойно заворочалась. Мысль о сторожах тоже не давала Мадленке покоя: ведь поутру их наверняка хватятся, и бог весть что могут подумать ее судьи, особенно Флориан. Впрочем, епископа Мадленка особенно не боялась. Она понимала, что он всего лишь жалкий исполнитель чужой воли.
«Значит, в деле замешаны Анджелика и ее служанка. Но кого Анджелика может так деятельно покрывать? Она же всегда хотела быть первой, сказал синеглазый. Князь Доминик? Но зачем смерть той, которая была подругой его матери и вдобавок не оставила ему ни гроша? Август? Опять Август… Или они оба в сговоре? Господи боже мой, я снова запуталась».
Размышления Мадленки были прерваны шумом, донесшимся из коридора. Мадленка мгновенно закрыла глаза, свернулась калачиком и сделала вид, что спит.
– Где она?
– Сбежала, наверное, ваша милость!
– У-у!
Взрыв проклятий, раздавшийся следом, способен был потрясти замок до основания. Мадленка высунула нос из-под одеяла и зачарованно прислушалась. Как ругается Петр из Познани, не ругательства, а чисто музыка!
– Ничего, – прозвучал голос Августа, более спокойный, – далеко она не успела уйти.