Князь подошел к Северину и шепнул ему что-то на ухо, после чего вернулся на прежнее место рядом с Августом. Северин откашлялся, сделал шаг вперед и громко произнес несколько слов по-литовски, обращаясь, очевидно, к Мадленке.
– Ну? – спросила рассерженная Мадленка. – Чего он от меня хочет?
– Он сказал, что ты прекрасна, как заря, – ответил князь Доминик со слабой улыбкой.
Мадленка недовольно почесала нос.
– Я? Да он врет, милостивые судари, причем безбожно! Сказал бы лучше: «Вы, госпожа, прекраснее зари», раз уж все равно надо врать.
Доминик и Август расхохотались. У Мадленки немного отлегло от сердца.
– На самом деле он сказал совсем не это, – объяснил Доминик. – Он сказал, что ты, гм…
– Не надо, дядя, – смущенно попросил Август.
– Зачем? – искренне огорчившись, спросила Мадленка.
– Я хотел проверить, действительно ли ты не понимаешь по-литовски, – объяснил князь. – Любая женщина, понявшая то, что сказал Северин, непременно бы вцепилась ему в лицо.
– Еще не поздно это сделать, – проворчала Мадленка, глядя на лучника исподлобья. – Зачем вы шутите со мной, милостивые государи?
– Август вбил себе в голову, что нищий – гонец к тебе от крестоносцев, – объявил Доминик. – Но если он литвин, а ты по-литовски не разумеешь, значит, мой племянник не прав.
– Тьфу! – сказала Мадленка с сердцем. – Дались тебе эти крестоносцы, Август. Да провались они все в тартарары, я печалиться не буду.
«Все, кроме одного», – добавила она про себя. Потому что теперь она понимала, что никогда, ни при каких обстоятельствах не могла бы предать синеглазого Боэмунда.
– Да и не станет литвин доносчиком крестоносцев, – вмешался Северин. – Слишком много наши от них натерпелись.
– Как его вообще поймали? – поинтересовалась Мадленка.
– Да никак. Он сам налетел на одного из наших, тот и схватил его.
Мадленка закусила губу. Значит, Боэмунд после их нелегкой беседы на миг утратил контроль над собой и поплатился. Было трудно поверить, что он мог так глупо попасться. Но ведь ничего еще не потеряно! Счастье, что при нем не оказалось оружия, иначе был бы ему конец.
– И не стыдно тебе обижать больного, нищего человека, который, может, не сегодня завтра отдаст богу душу? – спросила она у Августа.
– Нет, тут что-то не то, – объявил Август, пристально всматриваясь в «прокаженного». – Я уверен, что где-то уже видел его.
– Может, в толпе нищих у церкви? – ехидно предположила Мадленка, хотя сердце у нее так и трепетало. Вспомни Август синеглазого купца Ольгерда, и тут уж ни рыцарю, ни ей не отвертеться.
– Нет. Но где, где же он мне попадался? Северин!
– Да, ваша милость?
– По-твоему, он точно литвин?
– Конечно, ваша милость. Говорит по-нашему и из нашенских краев, тут уж ошибки никакой не может быть. Я хорошо его расспросил. Опять же, и врезал ему в самом начале, чтобы не вздумал выкручиваться.
Мадленка деликатно зевнула, прикрывая ладонью рот.
– Тебя что-то беспокоит? – спросил Доминик у Августа, который ходил взад и вперед перед крестоносцем, разглядывая его то так, то эдак.
– Беспокоит, – сухо сказал Август. – Посмотри на его волосы.
Перерядившись в одежды нищего, Боэмунд измазался грязью, но изменить цвет волос было не в его силах. Сердце у Мадленки упало.
– Нет, он не литвин, – продолжал Август, ожесточаясь, – у тех волосы не бывают такие светлые. А плечи, ты погляди на его плечи… Черт возьми, да он явно крестоносец! – закричал он. – Это человек, привыкший носить доспехи, никакой он не литвин! А ну, вставай! – Он ударил Боэмунда по лицу. – Вставай и веди себя, как подобает воину!
– Август! – остановил его Доминик.
– Господне брюхо, – пробурчал литовский лучник. – Ну, ежели крестоносец умеет так ловко говорить по-нашенски, то я, наверное, сам папа римский.
– Август, всему есть мера, – резко сказал Доминик. – Я не позволю в моем присутствии истязать убогого.
– Да никакой он не убогий, – отозвался Август, – от убогого на нем только одежда. Северин! Вели ему показать свои язвы, коли он и впрямь прокаженный. А коли нет, пусть пеняет на себя!
Август с лязгом извлек из ножен меч. Мадленка отступила назад, моля господа о чуде. Она совершенно растерялась. «Если Август дотронется до него хоть пальцем, – думала она, – я убью его». Северин перевел нищему просьбу господина.
Боэмунд, не говоря ни слова, поднялся. Мадленка стиснула покрепче рукоять кинжала. Поморщившись, крестоносец снял ветхую пародию на плащ, под которой обнаружилось грязное рубище, запахнутое наподобие халата и перетянутое поясом. Мадленка изумлялась все больше и больше. Наверное, он сейчас выхватит спрятанный где-то клинок и бросится на врагов… – Девушка поспешно отступила в сторону, чтобы не загораживать ему путь к двери. Но Боэмунд не сделал ничего подобного. Он спустил рубище с правого плеча, и взорам присутствующих открылась цепочка красноватых бугров, проступившая на гладкой белой коже. Пятна спускались с плеча на грудь и захватили часть правой руки, некоторые уже превратились в язвы и гноились, кровоточа.
– Езус-Мария! – ахнула Мадленка.
«Ты ничего не знаешь обо мне», – сказал ей синеглазый. Теперь она узнала все. Так вот почему он так стремился умереть, вот почему так ненавидел прокаженных – потому что он сам был одним из них, хоть и скрывал это! Только смерть, единственно подобающая рыцарю, смерть на поле боя, «сторонилась его», по меткому выражению Лягушонка, ибо ему был уготован иной конец. Гниение заживо – вот какова участь человека, не обделенного ни молодостью, ни исключительной красотой, ни храбростью, ни богатством. Но все богатства мира бессильны против ужасной болезни. Он и Мадленку готов был убить за то только, что она в запальчивости однажды пожелала ему умереть от проказы. Жалость, тоска и ужас охватили девушку.
Боэмунд метнул на нее взгляд, полный презрения, привел одежду в порядок, набросил свой плащ и сел, сгорбившись, как человек, раздавленный невыносимым горем.
– Это прокаженный, Август, – резко сказал Доминик. – Убери свой меч, он здесь не нужен.
Мадленка готова была разрыдаться. Она упорно смотрела на рыцаря, но тот столь же упорно не подымал глаз. На душе у него, должно быть, было очень скверно.
Август покраснел и выглядел, как шалун, не в меру увлекшийся захватывающей игрой и наказанный за свои шалости. Молодой князь поморщился, но меч все же убрал.
– Не переживай, – сказал князь Доминик. – Ты оказался не прав, только и всего. Но теперь мы знаем, что наша стража бдительна, а это все-таки хорошо. Уберите его отсюда.
Северин по-литовски объяснил Боэмунду, что тот может идти. Август, помедлив, достал золотую монету и вложил больному в руку, стараясь не касаться его пальцев. Прокаженный бросил на него уничижающий взгляд и поднялся, но тут же замер на месте.