— Я Кербушар, и ты носишь на лице мою метку!
Его пальцы дернулись к шраму, а потом, метнувшись книзу, сжали рукоять меча.
— А-а, наконец-то я убью тебя!
— Э нет, Турнеминь, это я тебя убью. Ты осмелился снять столешницу…
Он страшно побледнел.
Как жгло его, должно быть, это оскорбление! Сколько ночей он был вынужден с ненавистью глядеть на доску, которой не смел коснуться, на это свидетельство своей покорности, своей слабости!
Однако теперь барон был вполне уверен в себе. В его глазах я до сих пор был лишь мальчишкой, который улепетывал от него через пустоши.
Он двинулся ко мне с презрительной улыбкой на губах, а я начал бой осмотрительно, ибо Турнеминь пользовался репутацией умелого мечника.
Он отбил мой клинок и сделал выпад, но я парировал и на миг сбил его с позиции. Я мог нанести решающий удар сразу же, но столь краткое мщение не успокоило бы мне душу. Потому я лишь хлестнул его по щеке клинком плашмя — полновесный удар, от которого он пошатнулся.
Я намеренно раздразнил его, и он набросился на меня, взорвавшись яростью; теперь мне пришлось биться не на жизнь, а на смерть. Отчаянно, иногда в исступлении, я отражал натиск. Он кольнул меня в запястье, потом чуть-чуть не попал в горло, и продолжал атаковать.
Тогда я переступил ногами, делая ложный выпад, как научили меня в Кордове. Он среагировал мгновенно, в полном соответствии с моим расчетом — и кончик моего меча ткнулся ему в лоб над глазом. Я почувствовал, как острие уперлось в кость; на лицо ему хлынула кровь.
Турнеминь отступил, а я двинулся вперед, стараясь добраться до его глотки.
Запястье у меня кровоточило, и я боялся, как бы от крови не стала скользкой рукоять. Снаружи доносился шум боя, и, может быть, мы были уже разгромлены, ибо теперь люди Турнеминя превосходили числом наш небольшой отряд.
Как долго мы бились? Чей клинок был лучше? Мы метались по залу то в одну сторону, то в другую, но затем начали сказываться мои постоянные упражнения, долгие часы гимнастики, хождения колесом и акробатики, а также и время, проведенное в цепях у весла.
Кроме того, мои мавританские уловки тревожили Турнеминя — он их не знал.
Мне было недостаточно просто убить его. Он должен почувствовать вкус поражения, ощутить его в глотке, словно горькую золу. Я хотел, чтобы поражение заскрипело у него на зубах. Я хотел, чтобы он осознал приближение смерти, этот человек, который убил мою мать, умертвил наших слуг и разрушил наш дом. Я хотел, чтобы он вкусил всю горечь поражения!
Так что я теснил Турнеминя все сильнее, используя мавританский стиль боя на мечах. Кончик моего клинка коснулся его горла, пустив кровь; потом, резко взмахнув клинком, я распорол ему бедро. Пока что кольчуга спасала его — не давала мне наносить удары в корпус.
Хладнокровно, методично я начал обучать противника тому, чего он не знал. Пот каплями выступал у него на лбу, смешиваясь с кровью, которая струйкой стекала в глаз и ниже, проложив красную дорожку по щеке.
— Тебе следовало бы и дальше убивать одних женщин, как ты убил мою мать. Скоро ты умрешь, Турнеминь, и тогда я утоплю твое тело в Юдигской трясине Йен-Элеза.
Он жил в Бретани и знал, что Юдиг считают входом в чистилище и что в его бездонную пучину бросают тела предателей и злодеев.
Лицо негодяя побледнело, но глаза по-прежнему пылали ненавистью. Он сделал выпад; но я отвел его клинок и ответным уколом раскроил ему щеку.
Дверь открылась, и вошли Иоганнес с Гвидо. Их мечи были в ножнах. Значит, мы победили!
Пора было кончать. Я сделал обманный выпад, но рука Турнеминя устала, и его клинок взметнулся слишком медленно, чтобы отразить удар.
Я проткнул ему шею насквозь, а потом опустил руку, и тело убийцы моей матери соскользнуло с меча на пол.
Вошел гансграф.
— Это он?
— Да, это был он.
Вспомнив, я спросил:
— Петер… Как Петер?
— Тяжело ранен и, похоже, умрет. Вот почему я пришел за тобой. Если есть средство его спасти, сделай, что можешь.
— Иоганнес! Мне нужно тело Турнеминя. Ничего больше я не хочу уносить отсюда. Только это тело.
И я перешел от дела смерти к спасению жизни, страдая от того, что так мало знал о врачевании.
Турнеминь мертв; а Петер должен жить.
Чтобы исполнить свой обет, мне нужно было отправиться на юго-запад, поэтому я выехал из колонны и подождал, пока она миновала меня; тело Турнеминя было привязано поперек седла моей запасной лошади.
Петер фон Гильдерштерн лежал в носилках, подвешенных между двумя лошадьми, раны его были перевязаны. Он потерял много крови, но я давал ему пить соленую воду, что, как считают ученые лекари, полезно при шоке и помогает возместить потерю крови.
Купцы, мои товарищи, вернутся к своим караванам и будут снова двигаться от ярмарки к ярмарке. А я избавлюсь от тела Турнеминя и, может быть, смогу снова присоединиться к ним.
— Позволь мне ехать с тобой, — предложил Иоганнес. — Я разделил бы твои тяготы и тревоги.
— Нет, это дело — только мое. Я еду один.
Итак, я дождался, пока они прошли, гоня с собой коров и овец, а за ними и лошадей, нагруженных добычей из баронской крепости; когда же колонна превратилась в темную ниточку, вьющуюся по дороге, я отправился своим путем.
Много времени прошло с тех пор, как я в последний раз видел эти неровные пустоши Арре и лес Гюэльгот; однако сейчас, когда над землей низко нависли тучи и сеялся небольшой дождь, было самое подходящее время для такой поездки… и в такое место.
Летом пустоши зарастают лиловым вереском, но теперь вереск потемнел от дождя, и земля мягко проседала под копытами моей лошади…
* * *
Несколько дней спустя я въехал под пасмурным небом в бесплодное безлюдье Арре. Это была сумрачная земля, темная земля, древняя земля населенных призраками холмов, таинственных топей и темных трясин. Здесь друиды отправляли свои фантастические таинства под сенью дубов, которых осталось совсем немного в смешанных зарослях среди буков, елей и сосен. Здесь они срезали с сучьев священную омелу [14] золотыми серпами, а когда она падала с дерева, подхватывали её в подолы белых одежд.
Ручей Элез вытекал из устрашающей трясины, называемой Йен-Элез, и убегал тонкой струйкой, чтобы превратиться в более отдаленных землях в веселую, приветливую речку, ничем не намекающую на то, что её источник лежит у самого жерла преисподней.
Это и был Юдиг — бурлящий, засасывающий провал, в котором бесследно исчезало все, что туда падало. Многие верили, что тут и начинается путь в чистилище или ещё куда похуже, и мы, бретонцы, бросали туда ведьм, колдунов и других злодеев. Легенды называли эту предательскую трясину бездонной.