Той ночью я почти не спал, стараясь решить, правильно ли поступил. С какой бы стороны я не оценивал ситуацию, получалось, что правильно. И не считаю, что на мое решение повлияло отношение к Друсилье. Хотя, конечно, в ту ночь я думал и о ней.
На следующее утро шайка человек в сорок во главе с Феттерсоном выехала из города и направилась на северо-восток. С ними был и Вильсон, только шляпа на его голове сидела как-то криво — наверное, из-за огромной шишки.
Когда они миновали последний дом, по холмам пронесся мексиканский мальчишка на гнедом жеребце, который скакал так, будто за ним гнался сам дьявол.
Похоже, у дона Луиса налажена своя система предупреждения, и он успеет как следует подготовиться к приему Феттерсона. Гоня жеребца с такой скоростью, мальчишка не мог ускакать далеко, значит, его где-то ждала подмена лошадей. У дона Луиса много людей, достаточно лошадей и еще больше друзей.
На улицу, заправляя рубашку в брюки, вышел Оррин — злой, как медведь с больным зубом.
— Зря ты вчера накинулся на мистера Приттса.
— Был бы он честным человеком, я бы промолчал.
Оррин сел. Одно про него можно было сказать точно: мой брат — человек справедливый.
— Тайрел, — проговорил он наконец, — нужно думать, прежде чем открывать рот. Мне нравится эта девушка.
Чувствовал я себя в тот момент довольно погано. Ведь я любил и уважал Оррина, во многих отношениях он был умнее меня, но насчет Приттса, по-моему, ошибался.
— Извини, Оррин. Мы с тобой мало заработали в этой жизни, но то, что имеем, получено честным трудом. Мы хотим построить дом для мамы, но ей не захочется жить на земле, политой кровью.
— Ну… Черт возьми, Тайрел, ты, конечно, прав. Просто мне жаль, что мы так грубо разговаривали с мистером Приттсом.
— Извини. Это я был груб, а не ты. Ты не должен отвечать за поступки брата.
— Тайрел, не говори так. Если бы не ты, тогда, на свадьбе, меня бы давно похоронили, и никто не знает этого лучше, чем я.
Необжитая, нехоженая, суровая земля породила новый тип людей. В Техасе одичавший скот, стали называть лонгхорн. Эта порода отличалась огромными рогами и длинными ногами, потому что на техасской земле выживали крупные животные, которые хорошо дрались и могли пройти три дня без остановки в поисках воды. Точно так же и люди, рожденные техасской землей, отличались храбростью и выносливостью, которыми не всегда обладали переселенцы с Востока.
Многие люди до самой смерти так и не понимают, из какого теста они сделаны, потому что для этого надо столкнуться с бедой. Всякие хитроумные штучки, на которые на Востоке будут смотреть сквозь пальцы, здесь не пройдут. То есть не прошли бы в те годы. В толпе можно скрыться, но в малонаселенных краях, человек всегда на виду.
Правда, это не значит, что у нас не было собственных мошенников и шельмецов.
Джонатан Приттс был одним из тех, кто воспринимал свободу, как вседозволенность, думая, что ему все сойдет с рук. Хуже всего было то, что он считал себя большим человеком, а это, конечно, невероятное преувеличение. Но на самом деле Приттс являлся обыкновенным подлецом.
Мы положили наши деньги в банк «Экспресс компани», оседлали лошадей и отправились обратно в Пергетори, но на этот раз с нормальным снаряжением. Серый все еще оставался со мной — о лучшем коне не мог мечтать никакой ковбой — но теперь у каждого из нас было еще четыре сменных лошади, и я чувствовал, что могу собой гордиться.
Первым моим подменным конем стал грулья — мышиного цвета мустанг, который, судя по нраву, происходил от миссурийского мула и горной пумы с больным зубом. Этот грулья был самым сварливым и вздорным животным с четырьмя копытами, которых я когда-нибудь видел, а лягался он почище любого осла, забравшегося в муравейник с большими рыжими муравьями. С другой стороны, мой мустанг мог скакать без передышки весь день и всю ночь, а воды и еды при этом ему требовалось меньше, чем верблюду. Я назвал его Сат — сокращенно от Сатаны.
Второй мой конь, каурый, привычный к трудной пустынной местности. Его звали Бак. Пожалуй, надежнее коня я никогда не имел.
А Келли — большая рыжая кобыла, отличалась выносливостью. За каждую лошадь я заплатил из собственного кармана, хотя Сата мне отдали почти задаром— по-моему, желая от него поскорее избавиться.
В первый раз, когда я сел на Сата, он решил меня немного покатать, поэтому когда мы остановились, внутренности у меня перевернулись, а из носа текла кровь. Но спешился я именно там, где хотел, и с тех пор Сат знал, кто из нас кем командует.
Четвертого сменного коня я купил у индейца.
В тот день от нечего делать мы большую часть дня болтали с испанцами, а этот индеец сидел в стороне, глядя на нас. Это был высокий не-персе из Айдахо, что на севере, ближе к Монтане.
Он сидел у кораля с рассвета до полудня, я заметил, что он даже не перекусил.
— Ты забрался далеко от дома, — сказал я, отрезал кусок мяса, приготовленного к ленчу, и предложил его индейцу.
Он внимательно посмотрел на меня, потом взял мясо. Индеец ел медленно, как изголодавшийся человек, которому нельзя есть много, потому что желудок у него ссохся.
— Ты говоришь по-английски?
— Я говорить.
Разделив ленч, я отдал половину индейцу, и мы вместе поели. Проглотив последнюю крошку, он встал.
— Идти со мной — увидеть коня.
Это было прекрасное животное — чалый с белыми и рыжими пятнами. Таких лошадей называют аппалузами. Тощий, как и его хозяин, конь был высоким — около двух ярдов в холке. Похоже, индеец и конь проделали долгий путь на голодном пайке.
Я отдал ему свою старую винтовку (перед этим купив себе новую, «генри» 44-го калибра) и немного еды, добавив в придачу старое одеяло.
Мы были примерно в неделе пути от Санта-Фе, когда нашли удобное место для стоянки в излучине ручья среди скал. Устроившись, я отправился выполнять возложенные на меня обязанности — охотиться, потому что мы решили поберечь запасы продовольствия как можно дольше.
Умный индейский конь из Монтаны к тому же хорошо шел. Антилоп мы с ним пропускали, потому что у них самое невкусное мясо во всех горах Рокки-Маунтинс. Старики скажут, что лучше всего — мясо когуара. Это утверждали Льюис и Кларк, Джим Бриджер и Кит Карсон, Дядя Дик Вуттон, Джим Бейкер. Они все сходились в этом.
Утро… Яркое солнце только что поднялось над далекими холмами, в ложбинах еще лежат тени, солнечный свет играет на листьях тополей и искрится в ручье, где-то высоко поет жаворонок… Нам с моим конем из Монтаны утро нравилось. Мы нашли старый след оленя и направились по нему, поднимаясь все выше и выше. Плато сменили длинные хребты с можжевельником и мексиканскими соснами на склонах.
Вдруг я увидел оленя, потом другого и, привязав Монтану, двинулся к ним.