— Дон Луис, — сказал я, — разрешите мне повидать мисс Друсилью.
Он встал.
— Конечно, сеньор. Боюсь, что если откажу вам, будет еще одна война, которую мне не выиграть. — Он на секунду замолчал, а затем продолжил: — Мы в Нью-Мексико гораздо ближе к вашему народу, чем к своему. До Мехико далеко, поэтому мы в основном торговали с вами, наши обычаи стали походить на ваши. Моя семья не одобрила бы моего поведения, но на границе освоенных территорий не остается времени на соблюдение формальностей.
Стоя в гостиной прекрасного старого испанского дома, я ощущал себя неловко в новой одежде. В Абилине я к ней привык, но сейчас, ожидая Друсилью, снова чувствовал себя не в своей тарелке.
Я услышал стук каблучков по каменным плитам пола и повернулся к двери. Сердце мое судорожно билось, во рту вдруг пересохло, я не мог сглотнуть.
Друсилья остановилась в дверях, глядя на меня. Она казалась выше ростом, чем я помнил, а глаза стали еще огромнее. Друсилья была красива, слишком красива для такого человека, как я.
— Я думала, вы нас забыли! — воскликнула она. — Вы не ответили на мое письмо.
Я мял в руках шляпу.
— Мне казалось, что удастся вернуться раньше, чем доставят ответ, к тому же пишу я с большим трудом.
Вошла индианка с кофе и маленькими пирожными, и меня пригласили к столу. Друсилья сидела выпрямившись и держа руки на коленях. Я решил, что она смущена не меньше меня.
— Мэм, мне никогда не приходилось ходить в гости к девушкам. Наверное, я выгляжу неуклюже?
Друсилья рассмеялась.
— А я никогда не принимала молодых людей.
После этого мы почувствовали себя свободнее. Я рассказал о нашем путешествии, о том, как собирали скот, о встрече с индейцами.
— Вы, должно быть, очень смелый.
Я обрадовался, что она так считает, однако тогда, в ложбине, мне хотелось одного — посильнее вжаться в землю, чтобы меня не подстрелили. И еще выбраться как можно скорее…
Я ничего не имею против испуганного человека, пока он поступает так, как положено… Страх помогает людям выжить и часто делает из них хороших бойцов.
Мы сидели в прохладной просторной комнате с каменными полами и темной массивной мебелью. Надо признаться, чувствовал я себя чудесно. Никогда в жизни я не был в таком доме, поэтому все казалось здесь большим и богатым.
Друсилья беспокоилась о дедушке.
— Он стареет, Тайрел, и я боюсь за него. Он стал плохо спать, а иногда всю ночь расхаживает по комнате.
Когда почти через час я вышел, меня ждал Торрес.
— Сеньор, — осторожно начал он, — дон Луис любит вас, сеньорита тоже. Нашим людям вы нравитесь. — Он пристально посмотрел на меня. — Сеньор Приттс нас ненавидит и пытается завести друзей среди вашего народа. Он тратит много денег, по-моему, он все у нас отнимет.
— Пока я жив, не отнимет.
— Здесь нам нужен шериф — человек, который следил бы за соблюдением законов. — Он взглянул мне в глаза. -Мы хотим лишь справедливости.
— Вы правильно говорите. Нам действительно нужен шериф.
— Дон Луис уже стар, он не знает, что делать, но я всю жизнь был с ним, сеньор, и не думаю, что все решают драки и перестрелки. Этого недостаточно, надо предпринять что-то еще, как сделали бы ваши люди. Пока здесь мексиканцев больше, чем англосаксов. Возможно, если состоятся выборы…
— Шериф-мексиканец не подойдет, Хуан, американцы его не признают. По крайней мере те, кто идет за Приттсом.
— Понимаю, сеньор. Но мы еще вернемся к этому разговору.
Когда я тем же вечером пришел в «Ла Фонду», у бара со стаканом в руке стоял не кто иной, как Олли Шеддок. Это был плотный человек с гривой белокурых волос и широким, улыбающимся лицом.
— Выпей, — сказал он. -Я отказался от должности шерифа, чтобы привезти на Запад твою маму и младших братьев.
— Ты привез маму?
— А что в этом удивительного? К ней поехал Оррин. — Он наполнил мой стакан из своей бутылки. — Не думай обо мне как о бывшем шерифе. Ты правильно поступил, что прикончил Длинного, и то, что уехал, — правильно, иначе пришлось бы арестовать тебя. Хотя суд был бы на твоей стороне, ведь Хиггинс собирался выстрелить, когда ты его убил.
Больше мы об этом не говорили. Я обрадовался, что Олли приехал сам и привез маму. Мне не терпелось ее увидеть, но Олли собирался поговорить о чем-то другом.
— Люди хорошо о тебе отзываются, — начал он.
— Да нет, все любят Оррина, а не меня.
— Знаешь что, Тайрел? С тех пор, как я здесь оказался, не перестаю думать об Оррине. По-моему он должен выдвинуть свою кандидатуру на выборах.
Похоже, все вокруг собирались выдвигать свои кандидатуры. Действительно, здесь, на новых землях нашей страны, соблюдение закона просто необходимо.
— У него тоже возникала такая мысль, — сказал я.
— Я всю жизнь в политике: в семнадцать стал заместителем шерифа, в девятнадцать — шерифом, в двадцать четыре — мировым судьей, а в конгресс штата меня избрали еще до тридцати. Потом я снова стал шерифом.
— Знаю.
— По-моему, твой брат — тот человек, за которого будут голосовать. Людям он нравится, у него хорошо подвешен язык, а если Оррин немного подучится, то наверняка выйдет в люди. При условии, что мы ему поможем.
— Мы?
— Тайрел, политика почти не отличается от айсберга, о котором ты наверняка слышал. Наверху лишь небольшая часть. Не важно, хороший ли ты человек, какие у тебя идеи или даже честен ли ты, главное, какую программу выдвинешь. Это и есть политика. Выберут тебя или нет на десять процентов зависит от твоих хороших идей и побуждений. И на девяносто найдешь ли ты поддержку своей программе. Теперь-то я знаю, что надо делать, чтобы человека избрали, и ставлю на Оррина. А ты можешь здорово ему помочь.
— Меня не очень любят.
— Не скажи. Похоже, большинству мексиканцев ты нравишься. Они знают, что вы с Оррином отказали Приттсу, когда он пригласил вас присоединиться к нему, а vaqueros с ранчо Альварадо отзываются о тебе, как о друге. — Он засмеялся. — Кажется, здешние женщины от тебя просто в восторге. Говорят, однажды ты развеселил их так, что воспоминаний хватит на несколько лет.
— Эй, послушай-ка… — я почувствовал, как у меня краснеют уши.
— Не волнуйся. Подумаешь, немного развлек девушек, они же тебя любят, и не спрашивай, почему.
— Ты, похоже, много разузнал, а ведь появился здесь совсем недавно.
— Каждый человек должен заниматься своим делом, а мое дело — политика. Сначала надо выслушать людей, узнать, что происходит, что каждый из себя представляет, за кого люди стали бы голосовать, а за кого нет.
Олли Шеддок сделал глоток виски и поставил стакан на стойку.