А может, море – одна большая душа,
Они ею дышат, и пьют ее, и живут в ней.
Я нужен был ей. И она б своего добилась,
В том нет сомненья.
И все же, и все же…
Вытащили меня – и жали на грудь раз за разом,
Пока я не выблевал воду морскую
На мокрые камни.
Холодно, холодно было, трясло и знобило…
Сломаны руки были, извернуты ноги –
Словно бы я поднялся из вод глубоких.
Статуэтки из кости моржовой,
Из темного плавня – кости мои,
Это всего лишь резьба, что под плотью скрыта.
Лодка моя не вернулась.
Команды никто не видел.
Долгие годы живу попеченьем деревни:
Да ведь и сами они живут лишь милостью моря.
Годы прошли – чуть не десять,
Здоровые женщины презирают меня и жалеют.
За стенами дома ветер не плачет – воет,
Швыряет ливнем в крышу, обшитую жестью,
Крушит черепицу, разносит камень и глину.
«К Тебе взываем – преклони
Свой слух и моряков храни».
Поверьте: мне бы сегодня спуститься к морю,
Сползти на руках и коленях,
Отдаться воде, темноте –
И деве морской.
Ей позволить сорвать плоть
Со сросшихся криво костей,
Обратить меня в драгоценность резную,
Роскошную, страшную… Да, но это же глупо!
И шепчется со мною голос шторма.
И шепчется со мною голос брега.
И шепчется со мною голос моря…
Мы с Аланом Муром (одним из самых утонченных писателей и одним из самых утонченных людей, кого я знаю) однажды в Нортгэмптоне заговорили о создании места, в которое нам бы хотелось перенести действие своих рассказов. Эта история происходит как раз в таком месте. В один прекрасный день добрые бюргеры и честные горожане Нортгэмптона сожгут Алана как чернокнижника, и это будет огромная утрата для всего человечества. помощь как резонатор и образец терпения и добродушного юмора.
Я попытался сделать рассказ детективным. Одна зацепка есть даже в названии.
Что я делала в праздник «отцов основателей», было, папа сказал мы поедем на пикник, а мама спросила куда, я хотела поехать в Лашадную Долину и кататься на пони, но папа сказал, мы поедем на край света, а мама сказала о боже, а папа ну послушай Таня пора ребенку увидеть что к чему, но мама сказала нет нет, ей просто пришла в голову глупая мысль, что в это время года в Особых Садах Фонарей Джонсона очень уж хорошо.
Мама любит Особые Сады Фонарей Джонсона, они в Люксе, между 12-й улицей и рекой, и я тоже их люблю, особенно когда тебе дают картофельные палочки, чтобы кормить белых бурундучков, которые подходят к самому столику для пикника.
Для белых бурундуков есть особое слово. Альбинос.
Долорита Хансикл говорит, что если поймаешь бурундука, он предскажет тебе будущее, но у меня ни разу не получилось. Она говорит, бурундук ей предсказал, что, когда вырастет, она станет знаменитой балириной и умрет от тубекулеза в меблированных комнатах в Праге, никем не любимая.
Поэтому папа приготовил картофельный салат.
Вот рецепт. Картофельный салат моего папы делается из маленьких-премаленьких молодых картофелин, он их варит, а потом, пока они еще теплые, поливает сверху секретной смесью, которая из майонеза, сметаны и маленьких луковых штучек под названием зубчики, но сперва он их тушит на свином жире, а еще туда идут хрустящие беконовые шкварки. Когда он остывает, это лучший салат на свете, намного лучше, чем картофельный салат, который нам дают в школе и который на вкус как белая блевотина.
Мы заехали в магазин и купили там фрукты, кока-колу и картофельные палочки, положили все в коробку, а коробку убрали в багажник, мы сели в машину, мама, папа и моя маленькая сестричка, и поехали!
Когда мы уезжали, там, где наш дом, было утро, и мы выехали на шоссе, а мост мы переезжали в сумерках, и скоро стало темно. Мне нравится ехать на машине в темноте.
Я сидела на заднем сиденье и совсем уже замучилась давить песенку, которая все ля-ля-ля да ля-ля-ля у меня в голове, поэтому папа сказал, Доуни дорогуша, перестань издавать эти звуки, но я все ля-ля-ля да ля-ля-ля.
Ля-ля-ля.
Шоссе было закрыто на ремонт, поэтому мы поехали по стрелкам, а называется это хорошим словом: ОБЪЕЗД.
Мама сказала папе, чтобы пока мы едем, он запер свою дверь, и меня тоже заставила мою запереть.
Пока мы ехали, становилось все темнее.
Вот что я видела в окно, пока мы ехали через центр города. Я видела бородатого дядю, который выбежал, когда мы остановились на светофоре, и стал тереть липкой тряпкой наши окна. Он подмигнул мне в окно, в заднее окно машины, глаза у него были старые-престарые. А потом он вдруг и исчез, и мама с папой заспорили, кто он был, и приносит он удачу или беду. Это была не плохая ссора, а просто спор.
А потом были снова стрелки с надписью ОБЪЕЗД, и все как одна желтые.
Я видела улицу, где самые красивые дяди на свете посылали нам поцелуи и пели нам песенки, и другую улицу, где женщина под синим фонарем держалась за щеку, но из щеки у нее шла кровь, а еще улицу, где с тротуаров на нас смотрели только кошки.
Моя сестричка завела ви-вии-ви, что означает «смотри», а еще она сказала «киса».
Мою сестричку зовут Мелисент, но я ее зову Ритамаргарита. Это мое тайное для нее имя. Оно из песни под названием «Ритамаргарита», где говорится: Рита, Рита, наша печаль позабыта. Свадьба у нас не богатая, заместо священника коза рогатая.
А потом мы выехали из города, и кругом стали холмы.
Потом вдоль дороги были дома – большие как дворцы, они стояли в поле, подальше от шоссе.
Мой папа родился в таком доме, и они с мамой поссорились из-за денег, которые он сказал, он выбросил лишь бы быть с ней, а она, ах ты опять за старое, да?
Я смотрела на дома. Я спросила у папы, в каком живет бабушка. Он сказал что не знает, а значит солгал. Я не знаю, почем взрослые так много врут, например когда говорят я скажу тебе потом или увидим, а на самом деле хотят сказать нет или я тебе не скажу даже, когда ты вырастешь.
У одного дома люди танцевали в саду. Потом дорога стала петлять, и папа вез нас в темноте по петлям.
Смотри! сказала мама. Через дорогу перебежал белый олень, а за ним гнались люди. Мой папа сказал, от них одни неудобства, сущее наказание, как крысы только с рогами, и самое худшее в том, что если собьешь оленя, он разобьет тебе стекло и да еще на капот упадет, а еще он сказал у него был друг, которого насмерть забодал олень, когда пробил острыми копытами стекло.