Бедная Симона, оказавшаяся и в самом деле девушкой трепетной, сначала побледнела, а потом позеленела. Хотела что-то сказать и, качнувшись на стуле, чуть не упала.
— Не перед, а после! После того как нас обокрали, мы с Симоной встретились! — рассердился Мишаня. — Познакомились как раз через неделю после кражи. Не надо тут…
— Я просто спросила, — пожала плечами Фаина, и кожа на ее индюшачьей шее затрепыхалась. — Почему все воспринимают любой вопрос так болезненно?
— Кстати, Антон, — встряла Анжелика. — Расскажи, как ты лазил на чердак. Ты ведь проводил расследование?
После этого вопроса все одновременно перестали есть и посмотрели на Жидкова. Даже дети, которые сидели тише воды ниже травы, подняли головы и посмотрели.
— Ну… Кое-что нам в самом деле удалось выяснить.
— Кому это — нам? — переспросил Мишаня.
— Нам с Ларисой, разумеется, — ехидно ответил Жидков. — С кем еще я соглашусь лазить по чердакам?
Маргарита нетерпеливо пошевелилась на своем стуле:
— Ну, не тяни, сынок!
— Мы пришли к следующему выводу, — торжественно продолжил Жидков. — Макар вряд ли сам выложил из сундука журнал и бант. Это сделал убийца.
— Вот что, — неожиданно грубо перебила его Капитолина и встала, словно обвинитель на судебном процессе. — Это не при детях, пожалуйста. Дети, вы покушали? Я вижу, что покушали. Тогда — на выход. Идите к себе в комнату и выберите книги для чтения. Через пять минут я к вам присоединюсь, и мы отправимся в беседку.
Дети молча сползли со своих стульев и так же молча направились к выходу. Старший, Артем, изо всех сил прятал глаза. Лариса могла бы поклясться, что они у него пылают. У младшего пылали только щеки, а глаза были растерянными и даже немного испуганными.
— Извините, — пробормотал Жидков, обращаясь к гувернантке, когда она закрыла за детьми дверь.
— Впредь, пожалуйста, следите за собой, — выговорила ему Капитолина.
Все промолчали, даже Фаина. Впрочем, Лариса заметила, что ей доставляют удовольствие гувернанткины замашки. Фарисеи! Делают вид, что на все готовы ради детей, а на самом деле мальчики в этом доме живут, словно в заключении. Лариса и представить себе не могла, что такое возможно. Ей, наоборот, казалось, что современные чада, а особенно те, которые растут в обеспеченных семьях, полные пофигисты, никого не слушают и делают, что хотят. И вот, пожалуйста, тут оказалось все наоборот.
Она бросила короткий взгляд на Умаиского. Увидев ее забинтованную руку, он должен был потерять аппетит. Однако вместо того, чтобы отложить вилку и сидеть с мученическим видом, этот тип уплетал за обе щеки вареную картошку. Он накалывал на зубчики маленькие круглые картошинки, обжаренные в сливочном масле с чесноком, и, жмурясь, разжевывал их, запивая квасом на ржаных корочках собственного Зоиного изготовления.
— А вот я сейчас принесу эти штуки, — неожиданно сказал Жидков и выскочил из-за стола. — Ждите тут. Впрочем, у вас все равно еще десерт.
— Десерт? удивилась Лариса и спросила у сидящей поблизости Маргариты:
— А дети как же? Они ведь ушли без десерта.
— Они не едят сладкого, — ответила вместо нее гувернантка, а Фаина подхватила:
— Зубы берегут! — И расхохоталась своим скрипучим смехом.
Сидящая напротив Симона опустила глаза в тарелку. Вероятно, ей тоже было немного не по себе. Да уж, ничего не скажешь, Фаина та еще бабуся.
— А куда же Антоша пошел? — с фальшивой заинтересованностью спросила Зоя. Она, конечно, все слышала.
— Антоша уже тут, — ответил Жидков, входя в столовую. В руках у него был журнал «Трудовая неделя» и тот самый красный капроновый бант, который он подобрал на чердаке.
— Что это? — изумилась Фаина и показала пальцем на журнал, с обложки которого на нее смотрел лысый деятель коммунистической партии. — Кто это?
Лариса перехватила у Жидкова журнал и, открыв первую страницу, прочитала:
— «Андрей Николаевич Тамиров, секретарь районной партийной организации». Не вызывает симпатии, верно?
— Лицо у него очень… суровое.
— Коммунизм строили не какие-то там, — сказал Мишаня. — Серьезные люди.
— А бантик откуда? — неожиданно тонким для его комплекции голосом поинтересовался Вольдемар, который до сих пор вообще не проронил ни слова.
— Бантик оттуда же, с чердака, — ответил Жидков. — Все ведь знают, что он лежал на этом самом журнале. Фаина, ты не припомнишь, это не Анечкин бантик?
— Надеюсь, племянничек, ты шутишь, — проскрипела нелюбезная тетка. — Сколько лет прошло… Я ее уже и в лицо забыла! А уж бантики…
— А я вот отлично помню всю свою детскую одежду, — уперся Жидков. И обернулся к матери:
— Ма, ты ведь тоже помнишь?
— Ну… Все — не все, но в основном — да, — ответила Маргарита, трусливо поглядывая на сестру.
— Зачем это убийца положил на записку Анечкин бант? — продолжал допытываться Жидков.
— Я десерт не хочу. — Фаина поднялась. Вся ее поза дышала недовольством. — Занимаетесь всякими глупостями. Как тебе только в голову пришло, Антон, что существует какой-то мифический убийца? Идиотская идея.
— Это мне пришло в голову, — вступилась за Жидкова Лариса. Ей не понравилось, что Жидкову выговаривают за те мысли, которые она ему внушила.
В самом деле, если бы не ее личная настойчивость, он вряд ли в открытую заговорил бы об убийце.
Фаина даже не повернулась в ее сторону. Когда она ушла, Анжелика проворчала:
— Убийца в доме! Получается, это кто-то свой, верно? Тот, кто имел ключ от дома. Ведь когда с Макаром случилось… это, дверь была заперта.
— Не понимаю, — Жидков пожал плечами. — Зачем отрицать наличие записки возле тела Макара? Альберт меня просто потрясает.
— Да-да, Антоша, пойди поговори с ним, — попросила Зоя, которая сновала из кухни в столовую и обратно. — Он прям как Гитлер в бункере. Там ведь и дверь сверхпрочная, и окна с сигнализацией, и даже в потолке какие-то датчики. Сердце кровью обливается, когда я думаю, что он сидит там один.
— Сидит, — подтвердила Анжелика. — Решил, как все закончится, тогда он и выйдет.
— Что закончится? — негромко спросил Уманский, и Лариса погладила свою забинтованную руку другой ладонью. Пусть видит, как ей больно.
— Вероятно, Альберт ожидает еще каких-то… событий.
— Извините, но мне нужно к детям. — Капитолина встала и сложила салфетку в четыре раза. Прижала ее тарелкой и спрятала руки за спину. — Спасибо за обед.
Уманский, сидевший рядом, поднялся вслед за ней.