Ее, Надино, счастье, самое счастливое счастье в мире!
Потом был ресторан «Седьмое небо», и вся Москва словно пала к Надиным ногам.
За столом она то и дело проверяла кольцо на пальце – не потеряла ли? И все время забывала, на какой оно руке – левой или правой. И сердце ухало вниз, когда она, не нащупав кольца, едва не вскрикивала от ужаса, и возвращалось на место, когда кольцо наконец находилось на правильном месте – безымянном пальце правой руки…
Первой «Горько!» крикнула Наташка. Однокурсницу поддержал ее муж, Ольга, Барышев, а потом и все гости, которых было, если она ничего не напутала, двести человек.
Грозовский встал, Надя тоже.
Двести человек требовали от них поцелуя так, что едва не вылетали стекла во всей Останкинской башне.
Дима обнял Надю, крепко прижал к себе, и… они остались одни во Вселенной, несмотря на кричащих двести человек, несмотря на пулеметную очередь вспышек фотокамер, несмотря ни на что…
– Двадцать один, двадцать два, двадцать три, – считали длительность поцелуя гости.
– Димка…
– Ну что? – спросил тот, недовольный прерванным поцелуем. – Рекорд не даешь поставить!
– Я бы каждый день выходила за тебя замуж!
– Я тебе это организую. Легко!
– Каждый миг!
– Платьев не напасешься… Но я что-нибудь придумаю.
– Придумай, Дим…
– Почему сачкуете?! – прогремел барышевский бас. – А ну все сначала! Горько! Один, два, три…
Димкины губы слилилсь с ее в одно целое – в материальное, осязаемое, самое счастливое Надино счастье…
– Значит, паспорт ей выписали, – вздохнула Анна Степановна, подкладывая Паше в тарелку котлетку. – Все, значит, образовалось у ней…
– Все нормально, – отрезал Паша. – И паспорт выписали, и вообще. Я ж тебе уже говорил.
– Ну, хорошо… А то меня все спрашивают, чего с ней да где она.
– Кто спрашивает-то?
Сын, после того как его повысили в звании, стал просто невыносим. Разговаривал с матерью, как с подчиненной. Все недоволен чем-то был, особенно если дело Нади касалось.
– Кто, кто? Люди.
– Понятно.
– И про тебя спрашивают.
– А про меня-то что?
– Что, что? Все то же! Уж, почитай, лет десять как спрашивают.
Паша молча жевал, сосредоточенно глядя в окно. Он с детства так жевал и в окно смотрел, когда злился на что-то.
– Чего молчишь-то? – Анна Степановна еле сдерживала подступившие слезы.
– А что говорить? – Паша встал и поцеловал ее в щеку. – Спасибо, мам…
– Видать, никогда мне внуков не дождаться! – Она все же дала волю слезам, пусть видит, как мать измучил этим тоном своим недовольным, работой опасной, неустроенной своей личной жизнью…
– Дождешься, дождешься, мам. И внуков, и вообще…
– Да какие ж внуки, если ты никак не женишься?!
Паша вдруг улыбнулся, как прежде – когда еще лейтенантом был, – и достал из внутреннего кармана фотографию.
– Это чего?
– Я тебя давно с Галиной познакомить хотел, да боялся. Ты ведь у меня строгая…
– С Галиной? Ну-ка, дай-ка сюда.
Анна Степановна надела очки и взяла фотографию. Со снимка на нее смотрела рыженькая милая девушка.
– Ну что ж, ничего, ничего, сразу видно, хорошая девушка, – одобрила она, а про себя с грустью подумала: «На Надьку только уж больно похожа…»
Как-то так получилось, что они с Сергеем не разговаривали на эту тему. Просто поняли друг друга без слов, без намеков, без необходимого в таких случаях «семейного совета».
Утром Ольга заказала в салоне новую детскую мебель, а вечером Сергей положил на стол билеты на самолет.
– Завтра едем, – буднично сообщил он. – Я все узнал, устроил, со всеми договорился…
Ольга не стала спрашивать, что он узнал, что устроил и куда они едут – и так было понятно. Она прижалась к нему, положила на грудь голову, а он погладил ее по волосам.
– Я новую детскую мебель заказала, – сообщила она.
– Это правильно, детской мебели много не бывает, – засмеялся Сергей.
– Как ты думаешь, гардеробную можно переделать в Костину комнату?
– Вот еще! Комнату Костика сделаем в нашей спальне, а сами… – Сергей задумался, что-то прикинул в уме и улыбнулся. – А сами надстроим третий этаж. Тесновато что-то стало.
– Сережа, а что мы Маше и Мише скажем?
– Как что? Что у них братик появится! Не переживай, – Барышев подмигнул Ольге. – Им не привыкать.
В самолете Сергей вспомнил свой сон – беременная Ольга машет ему рукой. Теперь понятно, почему беременная. А рукой махала, потому что, если б не Зойка, он бы погиб.
Сказали бы ему еще полгода назад, что он будет разгадывать свои сны! Сергей и снов-то никогда не видел или не помнил их…
…В Октябрьске лил проливной дождь и дул пронзительный ветер.
Спускаясь по трапу, они держались за руки, как заговорщики. Ольга все время пыталась побежать, но Сергей ее останавливал.
– Да куда же ты из-под зонта, промокнешь!
– Пусть! Только бы побыстрее…
Сергей вскинул руку, и возле них остановилось такси.
– Только побыстрее, – бормотала Ольга, усаживаясь в машину. – Сердце так и болит за него…
– Оль, не переживай, – Сергей крепко сжал ее руку. – По моей просьбе с Костей работают опытные психологи, он знает, что мамы больше нет, он ждет нас…
Дождь, хлеставший за окном, вдруг в одно мгновение утих, и выглянуло яркое, слепящее солнце.
– Вон! Сережа, это он! – Ольга показала на худенького мальчика, стоявшего на крыльце интерната.
У него были огромные серые Зойкины глаза и бледная, почти прозрачная, кожа.
– Оль, ты ж его только маленьким видела и сразу узнала?
– Остановите!
Такси еще не успело затормозить, а Ольга уже выскочила и побежала, неловко подвернув ногу и едва не упав.
Заметив ее, мальчишка попытался удрать, но воспитательница придержала его за плечи. Она наклонилась к нему и зашептала что-то на ухо…
– Хороший пацанчик, – одобрительно сказал таксист Барышеву.
– Мой, – улыбнулся Сергей и быстро пошел за женой.
…Ольга понимала, что надо бы поосторожнее, поделикатнее, но сделать с собой ничего не могла.
– Мой мальчик, мой, мой… – прижала она к себе Костика. – Я теперь твоя мама!
Костик обнял ее – сначала недоверчиво, потом все крепче и крепче…