– Класс, беби! Я кое-чего разузнал! И как до тебя допёрло обозвать меня следователем?! – В его голосе звучал неприкрытый восторг.
– Чёрт, – вдруг вспомнила Катерина, – а ведь у меня подписка о невыезде!
Мат-Мат недоумённо уставился на неё.
– А ты не ори на каждом углу о своём выезде, и всё будет нормально, – посоветовал он. – Послушай лучше меня. Уж раз так приключилось, беби, что я следователь, то… я использовал эту возможность. Ну, порасспрашивал для порядка сначала про Роберта твоего. Она сказала, что представить не может, что кто-то мог Роберта убить. Он был удивительно неконфликтным, щедрым и добрым человеком. Я спросил, не знает ли она человека с татуировкой – крестом на пальце, она сказала, не знает. Подтвердила, что был у Роберта сын приёмный, но в тюрьме погиб, про жену Ирину рассказала, про Мартина-солнышко тепло отзывалась. Когда я понял, что ничего нового она не расскажет, то перевёл разговор на бабу Шуру.
– Бабу Шуру?!
– Ну да. Есть же какая-то связь между бабкой твоего Сытова и семьёй Пригожиных! И кому как не деревенским кумушкам о ней знать! Но, беби, она ничего такого не знает! Она поклялась, что Пригожины и бабка никогда не общались.
– Чему же ты радуешься?
– Ближайшая и единственная подружка бабы Шуры жива!
– Этого быть не может! Столько не живут.
– Живут, беби! Некоторые отдельно взятые бабули живут! Они просто забыли, в каком году родились, и поэтому не в курсе, что пора помирать. У этой прозвище Черепаха Тортилла, она не помнит, что было вчера, но отлично воспроизведёт события октября семнадцатого года!
– События октября семнадцатого года кто угодно отлично воспроизведёт, – буркнула Катя. – Нам бы попозже! Ты уверен, что бабка не в глубоком маразме и сможет что-нибудь рассказать?
– Уверен! Нам должно повезти. Зовут её Матрёна, фамилия Лушкова, живёт… в общем, я знаю как дойти. Вперёд, беби! – Он сдёрнул Катерину с крыльца.
– Вперёд, – неуверенно сказала Катя и снова попыталась сесть на ступеньки.
– Ты что, беби, не веришь в успех мероприятия?
– Да чёрт его знает, во что я верю. Пожалуй, это и правда единственная возможность докопаться до истины. Только одень штаны, там, в доме, остались кое-какие вещи Роберта.
Домик оказался точной копией избушки бабы Шуры. Он тоже стоял на окраине, тоже почти врос в землю, опасно перекосился, и около него тоже росло чахлое деревце.
– Сейчас очень рано, бабка, наверное, спит, и мы напугаем её, – сказала Катерина Мат-Мату.
– Брось, беби. – Мат-Мат пригнулся и заглянул в мутное маленькое оконце. – Для древних старушек не существует ни ночи, ни дня. Они совсем по другому чувствуют время.
– Откуда ты знаешь? – шёпотом поинтересовалась Катя. – Откуда?
– Читал. – Он толкнул полусгнившую дверь, и волна затхлого запаха ударила в нос. Они прошли через сени, заваленные каким-то хламом. В маленькую, жарко натопленную комнатёнку Катерина шагнула первая. Там, у печки, сидела старуха и смотрела на пляшущий огонь. Она опиралась на кочергу, положив на сцепленные руки маленькое, сморщенное, коричневое личико. Волос у неё совсем не было, и её голова напоминала большое яйцо. Наверное, старуха и правда как-то по особому воспринимала время, потому что прошла почти минута, прежде чем она подняла выцветшие глаза и уставилась на Катерину. Катерине стало страшно и захотелось удрать.
– О! Явилась, смертушка! Долгонько шла! – воскликнула старуха вполне чистым голосом и с хорошей дикцией.
– Я не смертушка, – обиделась Катерина. Из-за её спины вышел Мат-Мат.
– Ой! Две смертушки! – хихикнула бабка и кочергой помешала угли в печке. Несмотря на тёплую ночь, в доме было так сильно натоплено, что Катерина вся взмокла, словно опять очутилась в парной. Она огляделась: лавка, деревянный лежак и скамейка вдоль стенки составляли всю обстановку избушки. Не было даже столика, какая-то посуда стояла прямо на полу. Судя по замоченным в тазике тряпкам, древняя бабка умудрялась сама вести свое нехитрое хозяйство.
– И я не смертушка! – объявил громко Мат-Мат. – Мы, бабуля, пришли расспросить вас о житье-бытье.
Бабка шумно вздохнула:
– Значит, не время ещё убираться!
– Не время, – Мат-Мат уселся на длинную скамейку, Катерина осторожно присела рядом.
– А зачем вам моё житьё-бытьё? – резонно поинтересовалась бабка и опять очень ловко поворошила кочергой угли в топке.
– А мы журналисты, пишем о долгожителях! – бодро соврал Мат-Мат. – Вы Матрёна?
– Я? Матильда! Матрёной меня деревенские лохи кличут.
– Отлично! Матильда, дадите нам интервью?
– А почему девка чёрная?
– У неё папа негр.
– А почему у тебя ногти на ногах крашеные? – Бабка кочергой указала на открытые сандалеты Мат-Мата. – Педрила, что ли?
– Нет, – растерялся Мат-Мат.
– Не ври. Раз журналюги, значит – богема, а раз богема, значит – педрила. Кокаин нюхаешь?
– Нет, – ещё больше опешил Мат-Мат.
– Жаль, я думала, угостишь. – Бабка дотянулась до какой-то коробочки, зажала пальцем-крючком ноздрю и с наслаждением вдохнула содержимое коробки. – Вот, табаком обхожусь. Сама на огороде рощу. Может, всё-таки у тебя кока есть?
– Нет!
– Ты мне из города рассыпухи привези, а я тебе расскажу, что хошь. И не надо наводящих вопросов про долголетие. Обещаешь?
– Обязательно привезу! – горячо заверил Мат-Мат.
– Не наври. А то я в последний раз в девяносто втором белую пыль нюхала. Парень такой странный приезжал, коки дал, да как про Шурку услыхал, к ней и убежал.
– К кому?! – в голос заорали Катерина и Мат-Мат.
– К Шурке, подруганке моей. Да померла она давно! Как тот парень уехал, так и померла на следующий день.
– Вот с этого момента, пожалуйста, поподробнее! – попросил Мат-Мат. – Что за парень, откуда приезжал, что расспрашивал, почему к Шурке побежал?!! Обещаю, нет, клянусь, доставить вам сюда с посыльным первосортный кокаин!
Бабка снова нюхнула из коробочки, помолчала, задержав дыхание, и стола рассказывать.
– А что, у меня тайн нет, а те, чьи тайны я хранила, давно уж на том свете, так что слушайте. С Шуркой дружили мы всю жизнь и никогда не ссорились. Её беды – мои беды, её радость – моя радость. Она всю жизнь тута прожила, но по молодости в Москву на заработки ездила, прислугой у богатых ходила. А потом большевики к власти пришли, и ездить она перестала. В деревне осела, огородом жила. Замуж вышла за Петра, золото, а не мужик был: не пил, не бил, не гулял, работал как конь, всё в дом тащил. Только Шурка в Москве-то себе полюбовника завела, и вроде расстались они, но тот вдруг чувствами к ней воспылал и стал сюда наезжать. И у Шурки вдруг башку снесло, стала она при таком муже гулять! Люблю, говорит, сил нет, и остановиться не могу! А тот чумовой мужик был, при царском режиме за кражи сидел, а при Советской власти его вроде как отпустили, а, может, и сам удрал. Звали его Ефим Иванович Бу… ба… ра…, тьфу, старая стала!