Аша уставился на меня так, будто я объявила, что отцы города разрешили наутро провести гей-парад на главных улицах Тегерана.
— Ты знаешь, кто я?
Он что, разозлился? Или просто подавлен более обычного? Вот ей-богу, все равно. Я сюда пришла взять от него то, что мне нужно, и в гробу его чувства видала.
— Догадываюсь. И мне нужно с тобой поговорить, поскольку раз ты тот, кто ты есть, ты можешь мне помочь с одной мелкой (колоссальной!) проблемой. Как только ты здесь закончишь.
— Ладно.
Он двинулся к воротам, остановился, осознав, что я не иду за ним.
— А ты не должен сперва это прекратить?
— О чем ты?
Я почувствовала, как растет во мне злость. Какая-то бесстрастная часть мозга осознавала, что связана она с тревогами, очнется ли когда-нибудь мой отец и переживет ли завтрашний день мой брат, но все равно направляла всю злость на Ашу.
— Я думала, тебе положено надзирать за другими. Вот этот тип — он сейчас не совершает никакого преступления?
— Совершает. Как раз сейчас он говорит этим людям, что их отец здесь и говорит им, что не мог больше терпеть боль от рака и знать, что превращается в полного калеку.
— А это правда?
— Сомневаюсь. Если дух их отца сейчас присутствует, то он воет в отчаянии. Потому что его убил один из его сыновей, один из этих.
Так, Жас, тебя трясет, а это нехороший признак. Обычно это значит, что ты сейчас что-нибудь разнесешь. Или кого-нибудь. А тебе нужна помощь этого хмыря. Так что нос ему не ломатъ! Хотя бы до тех пор, пока не получишь то, что тебе нужно.
Нет, и правда, мне стоит к себе прислушаться — иногда я даю умные советы. И намерения у меня зачастую добрые. Но стоило мне раскрыть рот, как оттуда вылетело:
— И ты уходишь?
— Будет ли лучше, если сказать им правду? Допустить, чтобы эти братья убили своего родича, а магулы пили их эмоции, как драгоценнейшее вино?
Мне показалось — или правда голос его дрогнул, когда он произнес название чудовищ?
— Ты боишься магулов, Аша?
Он сжал губы в ниточку, повернулся спиной и решительно зашагал прочь с кладбища. Я поспешила за ним. Нарастающая злость лихорадкой жгла мозг.
— Значит, ты позволишь шарлатану прикрыть убийство? Bay. Какая ж я дура, что оставила в Америке тетрадь для автографов! — пожалела я. — И наверняка ты решил дать Вайлю — Зарсе доиграть их балаган до конца? Потому что ты боишься встать между ними. Боишься, что Вайль озвереет, и магулы слетятся на пир прежде, чем ты успеешь скрыться.
— Ты понятия не имеешь, что это такое! — прошипел он, настолько прибавив шагу, что мне пришлось догонять вприпрыжку.
— А ты мне расскажи! — потребовала я.
Он не стал рассказывать. Сразу не стал.
Мы шагали, пока Я не устала так, что меня просто тянуло лечь. Даже водосточные канавы манили. Потом Аша остановился перед шестифутовыми оранжево-розовыми воротами с аркой, под цвет двухэтажному дому, к которому они вели. Этот дом был хорошо освещен снаружи, и видны были балконные перила и оконные переплеты, того же цвета.
Аша отпер ворота ключом. Пока я стояла на тротуаре и гадала, не угробила ли я сейчас единственный шанс спасти всю операцию, не говоря уже о Дэйве, он вдруг повернулся ко мне.
— Шестьсот лет назад я был совсем не такой, как сейчас. Я преследовал злоумышленников целеустремленно, не давая себе отклониться ни на волос от прямого пути. С нруугами я разбирался так, как учил меня мой предшественник.
Он замолчал, и я спросила:
— А это как?
— Обычно — лишить их Дара. На время или навсегда, в зависимости от серьезности преступления. Но иногда и этого бывало недостаточно. Иногда только смерть нрууга могла спасти его следующую жертву. Ты понимаешь?
Я кивнула. Уж кто-кто, а я понимаю.
— Во время одной такой битвы сильный нрууг выпустил на меня магулов. Он был чародей, опытный в темных силах, и его влияние распространялось по земле ядовитой тучей. Я его убил. Но магулы остались и после битвы покрыли меня, как одеяло. Их клыки впивались мне в спину, в ноги, в грудь, даже в череп. Мне казалось, что я ощущаю в мозгу их ищущие языки, высасывающие до капли все эмоции, и когда они бросили меня наконец, ничего во мне не осталось. Несколько дней пролежал я, как пустая шелуха. Может быть, я даже и умер бы, но меня нашла одна пожилая пара и взяла в дом.
Он посмотрел на меня глазами брошенной собаки.
— Ты знаешь, каково это — не чувствовать ничего? По гневу или ненависти я не так уж скучал. Но оказалось, что без надежды я едва могу двигаться.
— Сейчас двигаешься.
— Да, — ответил он почти энергично. — В конце концов я понял, что Совет Пяти должен вскоре меня заменить. Мне только нужно записать имена нруугов для следующего аманхи зейи. Он будет полон страстности, которой во мне уже нет. Он сразится с магулами и победит их.
Господи ж ты Боже мой! Мне нужна атомная электростанция, а вот это что такое? Сдохшая батарейка.
— И когда он придет? — спросила я.
— Скоро.
Я переступила с ноги на ногу (обе они рыдали по горячей ванне и массажу).
— Конкретнее нельзя ли?
— Не больше года. В крайнем случае — двух.
Вот тебе на.
— У меня и дня нет! Так вот, слушай меня. Я уже зла на тебя, что поддалась на твои уговоры и не убрала сборщика, когда он был уязвим и нес в голове где-то штук пять своих приятелей. Я не оставила мысль оттащить тебя за шиворот обратно на кладбище, чтобы мы с тобой прищучили убийцу, потому что плохое на плохое хорошего не дает, а если честно, я еще не совершила ни одного хорошего поступка, как сюда прилетела.
Хотя и надо бы, но я не буду тебя просить оттащить Зарсу от Вайля. Им я займусь сама. Но я буду здесь стоять и прямо тебе в рожу говорить, что ты слабак и трус!
Ух ты. Вот тут у него появилась краска на лице. Очевидно, не все эмоции магулы высосали из Аши. И я прибавила темп, разъяренная его бездействием и собственным неудержимым фонтаном душевного дерьма настолько, что плевать мне было на его реакцию:
— Твоя работа — защищать людей от других, злоупотребляющих своей силой, а ты ее провалил, жалкая тварь!
Он хотел что-то сказать, но я подняла руку:
— И даже не пытайся оправдываться. Мне плевать, что там с тобой сделали магулы. Совет Пяти никого не послал тебе на замену после той битвы? Так ведь?
Он кивнул.
— Значит, никого не было. С тех пор — и до наших дней. Только ты, Аша. Ты — единственное в этом городе препятствие между не ведающими опасности людьми и преступными другими. И все, что ты сделал за последние… сколько лет?