Ее величество была в русском розовом платье, в меру весела, отменнейше приветлива и казалась очень удивлена появлением Бурова.
– А вот и вы, князь, – обрадовалась она, показав красивые, белые, как сахар, зубы, с достоинством, по-хозяйски кивнула и плавным, донельзя царственным жестом мгновенно добилась тишины. – Медам, месье, это князь Буров. Прошу любить и жаловать. В каком он чине, мы посмотрим потом… – Не закончив мысли, она хмыкнула, сделала серьезное лицо и поманила Бурова к стене, к глянцевому листу бумаги в рамочке. – У нас здесь, сударь, обходятся без этикету. Без всякого стеснения, церемонии и чванливости. Вот, прошу, внимайте со всей серьезностью. А ежели кто против правил сих проступится, то по доказательству двух свидетелей должен выпить стакан воды и вслух прочесть страницу «Тилемахиды», [473] а кто провинится против трех статей, повинен выучить наизусть шесть строк из сего опуса. А если кто проступится против десяти, того более не пускать вообще. Ну, читайте же, читайте. Не буду вам мешать. – И, коротко рассмеявшись, она отплыла прочь, оставив облако густейших ароматов – вкрадчивых, пьянящих, будоражащих нервы. Это был запах ухоженной, уже увядающей, всеми силами старающейся быть привлекательной женщины.
«Да, у Вассермана на периферии ее бы ни один комар не тронул», – мельком посмотрел ей вслед Буров, чуть было не чихнул, яростно шмыгнул носом и углубился в чтение. Это были писанные рукой императрицы правила внутреннего распорядка в тесном кругу. Для наиприятнейшего общения на наивысшем уровне требовалось:
1) оставить все чины у дверей, равно как и шляпы, а наипаче шпаги;
2) местничество и спесь оставить тоже у дверей;
3) быть веселым, однако ж ничего не портить, не ломать, не грызть;
4) садиться, стоять, ходить как заблагорассудится, не смотря ни на кого;
5) говорить умеренно и не очень громко, дабы у прочих голова не заболела;
6) спорить без сердца и горячности;
7) не вздыхать и не зевать;
8) во всяких затеях другим не препятствовать;
9) кушать сладко и вкусно, а пить с умеренностью, дабы всякий мог найти свои ноги для выходу из дверей;
10) сору из избы не выносить, а что войдет в одно ухо, то бы вышло в другое прежде, нежели выступит из дверей.
Вникал Буров со тщанием, не торопясь, чтобы успеть как следует осмотреться. Дело происходило в уединенной эрмитажной зале, народу было немного, дюжины две, строго говоря, очко. Развлекались не мудрствуя, не напрягая интеллект – кто играл в билетцы, кто в жмурки, кто в веревочку, кто гадал, кто ворожил, кто тешился беседой. Штрафник князь Нарышкин, наказанный за все хорошее, с гримасой Сократа, выцеживающего свой яд, тянул холодную воду из необъятного стакана, ему предстояло еще чтение «Тилемахиды». В целом обстановочка была убогая, не галантное веселье в наивысшем свете, а посиделки пенсионеров где-нибудь в ЖЭКе. Хорошо еще, что ни Шешковского, ни прочей сволочи на расстоянии прямой видимости не наблюдалось. Из знакомых лиц был только Разумовский, сумрачный, насупившийся, уже изрядно выпивший. В гордом одиночестве томился он за шахматной доской, однако же не играл – читал чувствительную муть занудливого Дюкре-Дюмениля. Словно от барбоса, готовящегося сорваться с цепи, все держались от него подальше.
– Ну что, князь, вы прониклись написанным? До глубины души? – с улыбочкой подплыла императрица, прищурилась лукаво, повела рукой. – Ну тогда прошу, прошу к нашему шалашу. А то уже пора давать вам воинское звание, мы ведь тут все с чинами. Умеете ли вы, князь, делать что-нибудь такое, особенное, несуразное, гримасу какую, шуткование изрядное? Барон Ванжура, например, может опускать волосы аж до самых бровей, за что и жалован чином капитана. Полковник Безбородко, извольте видеть, отменнейше изображает картавого, а я, – ее величество потупилась, потом улыбнулась с милой непосредственностью, – способна только так… За что и числюсь здесь поручиком, – и она мастерски, без всякого труда пошевелила правым ухом, причем настолько ловко, что тесный круг зааплодировал – ну и дар Божий! Ну и талант! Талантище!..
– Что-нибудь такое? Этакое? Извольте.
Буров тоже показал себя, в грязь лицом не ударил. Сперва изобразил «флажок». [474] на карточном столе, потом взревел голосом бешеного мартовского кота и в заключение продемонстрировал хитрость – голыми руками разбил бутылку с английским портером [475]
– Вот это да! – разом выдохнул тесный круг. – А ведь достоин чина генеральского.
– Генерал-майорского, – живо уточнил завистливый мужской голос.
– Да нет же, нет, он полный генерал, – томно возразил медоточивый женский, и все общество направилось к столу – бить бутылки. О Бурове сразу же забыли, и он пошел играть в шахматы с Разумовским, давно уже делавшим ему незаметные, но весьма красноречивые знаки.
– Здорово, хлопче, – мрачно произнес экс-гетман, кашлянул и передвинул пешку куда глаза глядят. – Ты давай смотри, держи-ка ушки на макушке. Шешковский тут такое распускает про тебя, что будто ты шпион масонский, лазутчик Калиостров, империи Российской первый враг. Да и Платошка Зубов жалится, скулит, болтает языком, что, мол, жестоко пострадал, безвинно, через тебя лишился естества мужского, тем самым матушку-императрицу обездолив. Брат Валерьяшка вторит ему, тебя изрядно лает, грозит и тоже за яйца держится. Ты, хлопче, вот чего. Ехал бы отсюда, валил бы, пока не поздно еще, Россия знаешь какая большая. Иначе будет тебе полный мат, и никакие рокировки не помогут, а уж Орлов-то твой задрипанный и подавно, потому как сам едва живой, еле-еле стоит на ногах, дышит на ладан. На вот, возьми на дорожку, – с этими словами он оторвал пуговицу от камзола – бриллиантовую, огромную, какою убить можно, быстро сунул Бурову, тягостно вздохнул и резко смешал фигуры на шахматной доске. – Вали, хлопче, вали. Тесно тебе здесь, узко, не развернуться душой… Прощай.
Выругался вдруг матерно, не хуже Чесменского, встал и медленно, не глядя ни на кого, потерянно подался из зала. Шахматная партия закончилась. Настало время ужина.
Пищу и напитки принимали во внушительной, с окнами в висячий сад столовой комнате. Кормили у ее величества неплохо, на манер Чесменского, хотя все больше на французский лад – ни тебе щей, ни тебе кулебяки, ни тебе молочных поросят, фаршированных кашей. Все больше всякие там средние антрме вроде индейки с шио, рулады из кролика, куропатки с трюфелями, вьюны с фрикандо, фазаны с фисташками, маринады из цыплят да бесчисленные салаты. Бурову, впрочем, было все равно, держался он за столом на редкость скромно, ничего порционного не ел, брал исключительно от общих блюд, да и то непременно сам: то голубенка вытащит из ракового желе, то фаршированного жаворонка выудит из соуса, то ломтик ветчины возьмет с огромной позолоченной тарелки. Не то чтобы постился – бдел. Категорически был против мышьяка, цианистого калия или прочей какой гадости. Шла бы ты, девушка Геката, [476] на хрен малой скоростью. А вокруг ничего, не смущались, кушали весьма сладко и на зависть вкусно, не миндальничая, от пуза. Государыня, к слову сказать, ни в чем от своих подданных не отставала и особо жаловала высочайшим вниманием котлеты «бомбы а-ля Сарданапал», изобретенные поваром Потемкина-Таврического. Глаза ее блестели, щеки разрумянились, на вдохновенном лбу выступила испарина. [477]