– Знала. – Надежда Валентиновна выпрямилась в кресле. – Но первую его книгу я одобрила, вернее, сама же на нее, если можно так выразиться, подбила.
– То есть? – удивилась я.
– Видите ли, его очень сильно оскорбила и... предала женщина... Он был еще молод... впал в страшную депрессию. Я должна была что-то сделать... как-то помочь... Перепробовала много способов привести его в норму, а потом вдруг меня осенило, и я предложила ему записать свои переживания, сжечь написанное и таким образом освободиться от гнетущих воспоминаний.
– Видимо, он не сжег?
– Вы правы.
– То есть ему понравилось таким образом освобождаться от гнетущих воспоминаний?
– Да.
– Надежда Валентиновна, – вступила в разговор я, – не станете же вы утверждать, что не знали, как ваш сын манипулировал женщинами ради успеха своих романов.
– Он... не для успеха...
– А для чего?
– Он мстил. – Лицо Надежды Валентиновны тоже приобрело жесткое мстительное выражение.
– Да за что же мстить Наташе Серебровской, которая его любила?!
– Вам не понять...
– А вам?!
– А я... я понимаю! Я его мать! Когда у тебя, Антонина, будут дети, ты меня вспомнишь!
Мне хотелось сказать, что я тоже любила Феликса, но не успела, потому что его мать спросила первой:
– Сколько стоят ваши... материалы?
– Они бесценны, – опередил меня Мастоцкий.
– Ну и куда вы собираетесь с ними пойти? – с каменным лицом спросила Надежда Валентиновна.
– Для начала можно в любую популярную газету типа «Комсомольской правды».
– А потом?
– А потом – в органы.
– Зачем?
– Чтобы предотвратить дальнейшие его преступления.
– Но женщины сами! – взвизгнула Надежда Валентиновна.
Я никогда не видела на ее лице выражения такого бешенства.
– Вы прекрасно знаете, что до самоубийства их доводил ваш сын, – спокойно сказал Кирилл, поднялся с кресла и предложил мне руку, как бы давая понять хозяйке дома, что разговор не состоялся.
– Подождите! – уже гораздо спокойнее произнесла она. – Вы ведь зачем-то пришли... Не только же для того, чтобы сказать мне о том, что узнали.
– Да, – согласилась я и рукой подтолкнула Мастоцкого обратно к креслу. Он нехотя опустился в него. – Я хочу знать, какова ваша роль во всей этой истории?
– В какой? – Надежда Валентиновна сама вскочила с кресла, и я увидела, что руки ее слегка подрагивают.
– Скажите, зачем вы поселились в наш дом, коль у вас... – я обвела рукой прекрасную стильную гостиную, – ...такие хоромы?
Женщина усмехнулась, прищурилась, посмотрела на меня с нескрываемым презрением и сказала:
– А за новыми впечатлениями.
– То есть? – искренне удивилась я.
– Я поселилась в обычном доме, чтобы мой сын, который непременно будет приходить меня навещать, нашел... скажем так... новых знакомых. Мы часто так делаем.
– Новых женщин?
– Не только. Здесь, в Завидове, мы с ним отдыхаем, а в городе – работаем. У каждого своя работа.
– То есть... вы.. нет... – Я никак не могла выразить мысль, которая вертелась у меня на языке, потому что она казалась чудовищной.
– Вы что, с ним вместе работаете? – выразил мою мысль Мастоцкий. – Ильф и Петров, значит?
– Я просто делаю то, что просит меня мой сын. Повторяю, вам этого не понять, пока у вас не будет своих детей.
– А наши бабки... ну с крыльца... – опять начала я. – Почему они уверяли маня, что никогда не видели ни вас, ни Феликса? Плели про какого-то Шурика...
– Неужели непонятно, что для получения нужных материалов приходится идти на определенные затраты?
– Вы им заплатили?
– Разумеется.
– И сколько же стоит их молчание, если наши женщины в принципе не умеют молчать? – изумилась я.
– Они получили не деньги, а то, что им очень нужно, но может быть в любую минуту у них изъято, если они скажут хоть одно лишнее слово.
– Дальновидно... А можно узнать, что именно они получили?
– Ну, например, одна из них – микроволновку...
– То есть вы готовы были ее отнять, если вдруг что? – перебила ее я.
– Запросто, – усмехнулась она. – Продолжать?
– Не надо... Хотя вот Ненила... та старушка, которая не снимает вязаную серую кофту...
– А ей было достаточно двух пакетов корма для ее любимых кошек, – рассмеялась Надежда Валентиновна. – Кому что, милочка... Я хорошо изучила людей.
– А ваш приступ? Больница?
Надежда Валентиновна улыбнулась:
– Вот это было настоящим. Я действительно страдаю гипертонией, но не в той степени, в которой тебе продемонстрировали. Я просто поняла, что ты, Антонина, не такая, как все, а потому можешь стать хорошей моделью для... ну... ты понимаешь...
Я понимала и не понимала одновременно, а потому пролепетала:
– А тот... пенсионер с зелеными кошками на обоях... – Как там-то вы умудрились все переделать? Я же не сумасшедшая! Я же видела, что пришла в ту самую квартиру, где жил Феликс!
– Просто повезло. Книги Феликса экранизируют. Он и предложил один из эпизодов фильма, который уже в производстве, снимать в той квартире. Декораторы постарались на славу! Пенсионер – разумеется, артист, которому тоже было хорошо заплачено за то, что он поживет в этой обстановке месячишко. Больше и не понадобилось бы.
– Но запах! Как можно смоделировать запах запущенного жилища старого холостяка?
– А этот актер и есть старый запущенный холостяк, запахом которого моментально пропиталось жилище.
– А девчонка... у которой оказался мобильник Феликса...
– Разумеется, тоже актриса! И очень хорошая, между прочим! Если бы не договоренность, я бы назвала вам ее фамилию. Вот уж удивились бы!
Я в ужасе сжалась в кресле. Эти люди, похоже, могут по собственному желанию смоделировать все! Любой эпизод... любую жизнь... любую смерть...
– Скажите... а этот Мауг... в смысле, Вадим, который... – начал Кирилл, тщательно подбирая слова, и я поняла, что он тоже потрясен.
– А этот Вадим... – Надежда Валентиновна опять презрительно поджала губы, – ...поганец! Ему было дано другое задание, а он... подлец! Мамаша его тоже – дурища! Никак не поймет, что ее драгоценный Вадичка – не маленький пай-мальчик, а вполне сформировавшаяся не без ее участия большая сволочь!
– Мне кажется, что для квартирных воров поганец – слишком мягкое определение! – возмутилась я. – В квартиру... это... это даже не в карман залезть! И вообще...