— Я был несчастен, потому что она бросала мне вызов и настаивала на своем: охотилась, прыгала через барьеры, хотя я считал, что в ее положении было большой ошибкой брать такие высокие препятствия, с которыми и я-то с трудом справлялся.
Элизабет посмотрела на него, и он сказал:
— Я полагаю, что вы знаете остальную часть истории. В свое время это несчастье наделало много шума. Она попыталась взять барьер, слишком высокий для любой женщины, и убила себя и нашего неродившегося ребенка!
— Нет… Я ничего не слышала. Я вам очень сочувствую. Это был жестокий удар для вас.
— Это действительно было ударом, — признался герцог, — именно тогда я твердо решил больше не жениться.
— Но, наверное, вас пробовали отговаривать?
— Да, — согласился он, — но я не подчинился отцу. Он был в ярости. И я покинул страну.
— Вам так стало легче? Вы почувствовали себя… более счастливым?
— Путешествие оказалось чрезвычайно интересным, и оно помогло мне принять решение: никогда больше не буду я подвластен кому бы то ни было и никогда больше не буду делать то, что противно моей природе.
— Так вы никогда и не женились, — сказала Элизабет мягко.
— Я так решил для себя. И кроме того, вы должны понять меня: я ненавидел замок и предпочитал жить в любом другом из моих владений, но только не здесь.
— Вот почему мы никогда не встречались, — отметила Элизабет.
— Если бы я встретил вас тогда, когда вы были замужем, — сказал герцог, — это разбило бы мое сердце! Но теперь, моя несравненная, я прошу вас восполнить мне то, чего я был лишен все те годы, когда мне некого было любить так, как я люблю вас.
— Вы… действительно намерены?..
— Вы знаете, как я намерен поступить, — ответил он.
Его руки сжали ее в объятиях, он наклонил голову и очень нежно поцеловал ее губы.
Целуя ее, он сознавал, что никогда и никого так не любил в своей жизни.
Элизабет обладала всем, что он хотел бы видеть в своей жене.
Она была женственная, ласковая и нежная, умела сострадать и сочувствовать.
Он думал, что, если бы им удалось прожить вдвоем среди цветов в его саду, это было бы всем, чего он только желал от жизни.
Герцог оставил свое Девонширское поместье, полагая, что ему следует отдать дань уважения королеве.
Сделав над собой усилие, он занял свое место среди пэров и выполнял возложенные на него обязанности.
Но они были для него невыносимо скучны.
Забавляло его только то, что, будучи «прекрасной партией», он стал преследуем всеми честолюбивыми мамашами.
Они демонстрировали своих дочерей перед ним так, как будто те были однолетками на весенней ярмарке лошадей.
Его развлекали приглашения светских львиц, находивших его чрезвычайно привлекательным.
Они жаждали включить его в списки своих воздыхателей.
Понимая, что слишком долго уже пренебрегал своими обязанностями по отношению к родовому имению, герцог сделал над собой усилие и вернулся в замок, чтобы устроить здесь большой прием.
И хотя он всеми силами старался не допустить этого, однако он почувствовал, как призраки, преследовавшие его ребенком, опять явились ему.
Всюду, куда бы он ни пошел, чем бы ни занимался, они были где-то поблизости.
Он высоко оценил старания управляющего, который в отсутствие хозяина поддерживал и сад и само поместье на должном уровне.
Но он знал, каким бы роскошным ни казалось все здесь, однако его сад в Девоншире был для него куда более привлекателен.
Может быть, потому, что своей красотой девонширский сад был обязан не стараниям предыдущих поколений, но только ему.
Когда он целовал Элизабет, ему казалось, он целует цветок, хрупкий цветок одной из орхидей, так много значивших для них обоих.
Он знал, что будущее, которое он сотворит для нее, будет столь же прекрасным, как эти цветы.
Герцог поднял голову.
По выражению лица Элизабет он догадался, что этот поцелуй означал для нее не меньше, чем для него.
— Я люблю вас! — Он произнес эти слова глубоким и проникновенным голосом. — Я люблю вас так сильно, что, если вы отвергнете меня, я не смогу жить без вас.
— О… нет… вы не должны… говорить такие слова! — вскричала Элизабет. — Я люблю вас… Я люблю вас всем сердцем… Я… мне казалось, что я уже никогда не смогу чувствовать ничего подобного снова— Но, любимый… все же я… должна подумать и об… Алоиз, ведь она моя дочь!
— Если бы на свете было тысячи подобных Алоиз, я все равно заставил бы вас выйти за меня замуж! — решительно сказал герцог. — Но я не смог бы огорчить вас! Я собираюсь заботиться и защищать вас, пока мы оба живы. И я обещаю вам, что Алоиз не будет несчастна.
— Но она будет несчастна! — слабо возразила Элизабет. — И она никогда не простит меня.
В этот момент она невольно подумала, что, по правде говоря, в эти дни она видела дочь впервые со дня ее свадьбы с лордом Барнхэмом.
Но тем не менее она сочла бы предательством по отношению к своему ребенку рассказать герцогу, как та вычеркнула себя из жизни своей семьи.
— Вам необходимо, — герцог говорил спокойно, — уехать отсюда завтра рано утром, прежде чем Алоиз проснется.
— Уехать… мне? — воскликнула Элизабет.
Она никак не ожидала услышать от него подобные слова.
— Я хотел бы быть спокоен, что она не огорчит вас, моя милая, поэтому лучше вам не быть в замке.
Элизабет уткнулась лицом в его плечо:
— Я… мне не хочется покидать вас.
— Только на очень короткое время, — сказал он, — мы поженимся без всякого промедления, а затем я увезу вас в Девоншир.
Элизабет вздохнула:
— Неужели это возможно… на самом деле возможно?
— Я сделаю это возможным! — ответил герцог. — И больше я никогда не позволю вам волноваться по какому бы то ни было поводу.
Элизабет, казалось, таяла в его руках, и он поцеловал ее в лоб, а потом сказал:
— Ваша диадема мешает мне, она не дает мне целовать вас, поэтому я никогда больше не позволю вам носить ее!
Элизабет засмеялась:
— Я с гораздо большим удовольствием носила бы в своих волосах ваши орхидеи.
— Что ж, так и сделаем. Я буду доставать и выращивать самые красивые и изысканные орхидеи изо всех стран мира, лишь бы вы могли вколоть их в свои волосы подобно украшениям из драгоценных камней.
Элизабет глубоко вздохнула:
— Это звучит настолько заманчиво, великолепно, но Вильям… мне страшно!