Лето заговорил с ней холодным третьим утром их путешествия, когда они остановились в тени скалы на обдуваемом всеми ветрами эрге.
— Береги каждый вздох, ибо он уносит тепло и влагу твоей жизни, — сказал он.
Он знал, что они проведут в Пустыне еще три дня и три ночи, прежде чем достигнут воды. Шли уже пятые сутки с тех пор, как они покинули Малую Цитадель. Ночью они вступили в полосу мелких дрейфующих песков — это были не дюны — те виднелись вдалеке, на горизонте, вместе с остатками хребта Хаббанья — в виде тонкой полоски, если знать, куда смотреть. Теперь Сиона снимала маску только затем, чтобы что-то внятно сказать, но губы ее уже почернели и стали кровоточить.
У нее жажда отчаяния, подумал он, оценив условия, в которых они находились. Скоро настанет кризис. Его чувства подсказывали, что они по-прежнему одни на краю плато. Всего несколько минут назад солнце поднялось над горизонтом. Косой низкий свет отражался от столбов песка и пыли, которые вихрями кружились на непрестанном ветру. Слух Лето отфильтровал шум ветра, и он начал воспринимать и другие звуки — тяжкое дыхание Сионы, шум падения песка с соседней скалы, шорох продвижения по песку его собственного большого тела.
Сиона сняла маску, но продолжала держать ее в руке, чтобы быстро надеть снова.
— Как скоро мы придем к воде? — спросила она.
— Через три ночи.
— Может быть, есть лучшее направление, чем это?
— Нет.
Сиона поняла и оценила фрименскую экономию при обмене информации. Она с жадностью высосала несколько капель влаги, скопившейся в мешке-ловушке.
Лето были знакомы эти движения — так поступали все фримены в минуты величайшего напряжения всех сил. Теперь Сиона знала то ощущение, которое было хорошо знакомо ее предкам — жажда на грани смерти.
Несколько капель в мешке иссякли. Он услышал, как она всасывает в себя воздух. Она надела маску и спросила приглушенным голосом:
— Я не справлюсь с этим, да?
Лето заглянул ей в глаза, увидел в них ясность мысли, ту ясность, которая приходит только на краю гибели, всепроникающая ясность, которая в иных случаях практически недостижима. Это озарение обостряет только те чувства и усиливает только те действия, которые увеличивают шансы на выживание. Да, Сиона вошла в состояние тедах риагрими, муки, которые открывают сознание. Скоро, очень скоро ей придется принять решение, которое, как ей кажется, она давно уже приняла. По этим признакам Лето понял, что с Сионой надо обходиться с исключительной вежливостью. Ему придется отвечать на каждый ее вопрос с максимальной предупредительностью, ибо в каждом вопросе таилось суждение.
— Я справлюсь? — не унималась Сиона.
В ее отчаянии был отблеск надежды.
— На это нельзя ответить ничего определенного, — ответил он.
Эти слова повергли ее в настоящее отчаяние.
Оно не входило в намерения Лето, но он знал, что это случается часто — точный, но двусмысленный ответ служит для человека подтверждением его самого глубокого страха.
Она тяжело вздохнула.
Снова прозвучал ее приглушенный маской голос:
— У тебя были особые расчеты на меня в твоей селекционной программе.
Это был не вопрос.
— У всех людей есть те или иные намерения, — объявил он.
— Но ты хотел моего полного согласия.
— Это правда.
— Как ты мог рассчитывать на мое согласие, если знал, что я ненавижу все, что связано с тобой? Будь же честен со мной!
— Три подставки согласия — это желание, данные и сомнение. Точность и местность имеют весьма косвенное отношение к согласию.
— Пожалуйста, не спорь со мной. Ты же видишь, что я умираю.
— Я слишком сильно уважаю тебя, чтобы с тобой спорить.
Он не спеша приподнял передний сегмент и оценил силу ветра. Дневной зной вступал в свои права, но в воздухе было еще много влаги, и Лето испытывал некоторый дискомфорт. Он напомнил себе, что чем больше распоряжений он давал о контроле погоды, тем больше параметров приходилось контролировать. Абсолютное приводило его к еще большей неопределенности.
— Ты говоришь, что не споришь, а сам…
— Спор закрывает дорогу пониманию, — сказал он, опустившись на землю. — Спор всегда служит прикрытием насилию. Если спор длится слишком долго, то он неизбежно приводит к открытому насилию. У меня нет намерения подвергать тебя какому бы то ни было насилию.
— Что ты имеешь в виду под желанием, данными и сомнениями?
— Желание сближает партнеров. Данные ограничивают рамки диалога. Сомнения очерчивают вопросы.
Она придвинулась ближе и посмотрела ему в глаза. Теперь их разделял всего один метр.
Как странно, подумал он, что такая ненависть может так полно сочетаться с надеждой, благоговением и страхом.
— Ты можешь меня спасти?
— Способ есть.
Она кивнула, и он понял, что из его ответа она сделала неверный вывод.
— Ты хочешь продать спасение за мое согласие! — обвиняющим тоном воскликнула она.
— Нет.
— Если я пройду твое испытание…
— Это не мое испытание.
— Чье же?
— Оно происходит от наших общих предков.
Сиона села в холодной тени скалы и замолчала, не готовая попросить об убежище в складке кожи Лето. Он подумал, что сейчас в ее горле рождается тихий крик. Ее сомнения продолжают действовать. Сейчас она думает, насколько его образ совпадает с ее представлениями о Законченном Тиране. Она взглянула на него с той ужасающей ясностью, которую он заметил еще раньше.
— Что заставляет тебя делать то, что ты делаешь?
Вопрос был задан очень умело. Он ответил:
— Моя потребность спасти людей.
— Каких людей?
— Мое определение гораздо шире, чем чье-либо еще, — даже определение Бене Гессерит, которые думают, что определили, что значит быть человеком. Я отношу определение к нити, связующей человечество в вечное неразделимое целое. Конкретные дефиниции меня не интересуют.
— Ты пытаешься сказать мне… — во рту у нее пересохло, Сиона не могла больше говорить. Она постаралась набрать побольше слюны. Он видел, как она шевелит губами под маской. Вопрос ее был настолько очевиден, что он не стал ждать..
— Без меня на свете не существовало бы сейчас никаких людей. Путь к этому уничтожению был настолько отвратительным, что его не могло бы нарисовать самое дикое и разнузданное воображение.
— Ты говоришь о предзнании, — поддразнила она его.
— Золотой Путь до сих пор открыт для всех, — сказал он.