Наила покачала головой.
— Говори живее! — рявкнула Сиона.
— я получила строжайший приказ, командир, который я не могу не выполнить. — Наила оглядела своих гвардейцев, потом снова взглянула на Сиону. — Вы и… Дункан Айдахо должны жить в одной квартире вместе.
— Это приказ моего отца?
— Госпожа командир, это приказ самого Бога-Императора, и мы не можем его ослушаться.
Сиона посмотрела на Айдахо.
— Ты помнишь, о чем я предупредила тебя, Дункан, когда мы говорили с тобой в Цитадели?
— Мои руки принадлежат мне и будут делать то, что им заблагорассудится, — огрызнулся Айдахо.
Она коротко кивнула, отвернулась и обратилась к Гаруну:
— Какая разница, где мы будем спать в этом отвратительном месте? Веди нас домой.
Айдахо нашел ответ Гаруна очаровательным. Он повернул голову к гхола, прикрылся капюшоном, чтобы его не видела Сиона и подмигнул Айдахо. После этого он отвернулся и повел их с площади вдоль по грязной улице.
В чем заключается самая непосредственная опасность для моего правления? Я могу ответить вам. Это истинный провидец, человек, который в присутствии Бога сознает свое истинное место. Экстаз провидца создает энергию, подобную половой, — она не заботится ни о чем, кроме творения. Один акт творения в целом похож на другой, все зависит от содержания видения.
(Похищенные записки)
Лето покинул свою тележку и лежал на защищенном от непогоды балконе Малой Цитадели, охваченный раздражением, которое, как он прекрасно понимал, было вызвано вынужденной задержкой их бракосочетания с Хви Норм. Лето смотрел на юго-запад. Где-то там, за темнеющим горизонтом, находятся Сиона, Дункан и их товарищи, которые уже шестой день живут в деревне Туоно.
В этой задержке виноват только я, думал Лето. Это я изменил место проведения церемонии, и бедняге Монео пришлось заново начинать все приготовления.
Да еще эти проклятые мысли о Малки.
Все эти заботы было невозможно объяснить Монео, Который суетился в соседнем зале, переживая из-за того, Что отсутствовал на своем командном пункте и не мог оттуда руководить приготовлениями к празднеству. Какой он, однако, хлопотун!
Лето взглянул на заходящее солнце. Оно скатывалось к горизонту, одетое в призрачный оранжевый туман, след только что прошедшей бури. Сейчас дождь медленно перемещался вместе с облаками к южной части Сарьира. В долгой тишине Лето некоторое время наблюдал за дождем, который, казалось, не имел ни начала, ни конца. Облака вырастали тяжелыми нагромождениями из серого неба, а из облаков видимыми линиями протягивался к земле дождь. Он почувствовал, как его обуревает неумолимая память. Трудно было изменить настроение, и Лето вдруг понял, что совершенно непроизвольно мысленно повторяет великие строки древнего поэта.
— Вы что-то сказали, господин? — голос Монео раздался совсем рядом. Скосив глаза, Лето увидел стоявшего рядом и готового к приказаниям верного мажордома.
Лето перевел стихи на галахский и процитировал:
— Соловей свил гнездо в ветвях сливы, но что он может поделать с ветром?
— Это вопрос, господин?
— Это очень древний вопрос. Ответ на него очень прост. Пусть соловей занимается своими цветами.
— Я не понимаю вас, господин.
— Перестань обсуждать очевидное, Монео. Меня раздражает, когда ты это делаешь.
— Простите меня, господин.
— Что мне остается делать? — Лето изучающе посмотрел на потупившего взор Монео. — Ты и я, Монео, чем бы мы ни занимались, представляем собой очень органичный актерский ансамбль.
Мажордом недоуменно уставился на Лето.
— Господин?
— Ритуалы религиозных празднеств в честь Вакха стали семенами, из которых вырос греческий театр. Религия часто приводила к рождению театра. Из нас тоже можно сделать неплохой театр. — Лето опять вперил задумчивый взор в горизонт.
Теперь на юго-западе поднялся ветер, громоздивший облака друг на друга. Лето показалось, что он слышит, как шуршит песок, который ветер сдувает с вершин дюн. Но в зале башни стояла мертвая тишина, которую лишь подчеркивал едва слышный шелест ветра.
— Облака, — прошептал Лето. — Я снова выпью бокал лунного света, у моих ног пристанет древняя морская ладья, прозрачные облака побегут по синему небу, на моих плечах снова будут развеваться серо-голубой плащ, а рядом будут пастись кони.
— У господина заботы? — спросил Монео. Его сочувствие буквально лилось на Лето.
— Яркие тени моего прошлого, — ответил Лето. — Они никогда не оставляют меня в покое. Я слушаю успокаивающие звуки — перезвон колоколов в засыпающем городке, но этот звук говорит мне лишь то, что я — звук и душа этого мира.
Пока Лето говорил, на башню пала тень наступающей ночи. Лето стал смотреть на восходящий над оранжевым горизонтом дынный ломтик Первой Луны, которая вдруг, освобожденная от света планеты, повисла над облаками, приготовившись совершить свой обычный круг.
— Господин, зачем мы сюда приехали? — спросил Монео. — Почему вы не хотите мне сказать?
— Я хотел получить удовольствие от твоего удивления, — ответил Лето. — Скоро здесь приземлится корабль Гильдии. Мои Говорящие Рыбы привезут Малки.
Монео судорожно вздохнул.
— Дядя Хви? Тот самый Малки?
В Ты удивлен, что я не предупредил тебя об этом?
Монео ощутил, как по его телу пробежал холодок.
— Господин, если вам угодно держать эти вещи в тайне от меня, то…
— Монео, — в тоне Лето прозвучало лишь мягкое убеждение. — Я знаю, что Малки был для тебя гораздо большим искушением, чем все остальные…
— Господин, я никогда…
— Я знаю, Монео, — продолжал Лето все тем же мягким, вкрадчивым тоном. — Но удивление пробудило и оживило твою память. Ты теперь во всеоружии и готов ко всему, что я могу потребовать от тебя.
— Что… что, мой господин…
— Вероятно, нам придется избавиться от Малки: Он стал мешать.
— Я? Вы хотите, чтобы я…
— Возможно, да.
Монео судорожно сглотнул.
— Преподобная Мать…
— Антеак мертва. Она хорошо послужила мне, но она мертва. Была жестокая схватка, когда мои Говорящие Рыбы атаковали место, где прятался Малки.
— Все же хорошо, что здесь не будет Антеак, — сказал Монео.
— Мне нравится то недоверие, с которым ты относишься к Бене Гессерит, но я бы хотел, Чтобы Антеак оставила нас другим способом. Она была верна нам, Монео.
— Преподобная Мать была…