Водитель самосвала, отчаянно сигналя, круто вильнул влево. Анна похолодела, уверенная, что тот сейчас остановится, выйдет из машины и сделает с ней то, что не удалось сделать бандитам – вытрясет душу.
Но водитель самосвала, по всей видимости, сильно спешил: вернувшись на свою полосу, он сильно газанул, окутавшись непрозрачным черным облаком, и исчез за поворотом.
– Возьми себя в руки, чертова истеричка! – выкрикнула Анна, обращаясь к себе самой.
Она взяла себя в руки и стала жить как обычно: объехала свои киоски, составила список того, что следовало заказать у оптовиков, и направилась в налоговую, где ей надо было утрясти один щекотливый вопрос.
Но на полпути туда на нее вдруг навалилась такая черная и беспросветная тоска, что стало трудно дышать.
Визит в налоговую показался ей бессмысленной, никому не нужной и смертельно скучной затеей. Анна развернула машину там, где было пошире – на автобусной остановке, и во весь дух погнала домой.
Она бросила Варечку у подъезда, с трудом заставив себя запереть дверцу. Каждое движение вызывало отвращение, граничившее с физической тошнотой.
Анна никогда не вынашивала ребенка, но по описаниям знакомых ее теперешнее состояние очень напоминало токсикоз. "Я отравлена, – подумала она, стоя на площадке в ожидании лифта. – Отравлена страхом.
Подумать только, множество людей с удовольствием смотрят фильмы ужасов, занимаются экстремальными видами спорта или сигают вниз головой с пятидесятиметровой высоты, обвязав лодыжки резиновым жгутом. Черт подери! Приехали бы сюда, и я бесплатно поменялась бы с любым из них местами…"
Она простояла в ожидании лифта добрых пять минут, прежде чем заметила, что оранжевая лампочка на вмонтированной в стенку шахты квадратной панельке не горит. Лифт опять не работал, и значит, ей нужно было карабкаться на седьмой этаж пешком.
Дома она переоделась в халат, накрошила огромную миску салата, вынула из холодильника бутылку водки и попыталась напиться. Все эти действия она производила механически, через силу, словно и вправду была отравлена.
Черный страх корчил жуткие рожи у нее за спиной, она почти физически ощущала его присутствие у себя за плечами, словно там пряталось какое-то злобное существо, которое поспешно отступало влево, стоило ей повернуть голову вправо, постоянно оставаясь вне поля зрения. Ей чудились шаги в пустой квартире, и она то и дело с бешено колотящимся сердцем выходила в прихожую, чтобы проверить, надежно ли заперт замок. Тонкий железобетон стен прогрелся насквозь, в квартире было душно, но она боялась открыть форточку.
После четвертой рюмки она перестала поминутно срываться с места. Она не опьянела, но унизительная дрожь в руках улеглась, и Анна смогла более или менее спокойно обдумать ситуацию, в которой оказалась.
Обдумывание не дало никаких результатов: все, кто мог бы ей что-нибудь рассказать, таинственным образом исчезли, словно испарились в сыром знойном воздухе. В мозгу, как жирные навозные мухи, роились обрывки безумных мыслей и еще более безумных слухов о похитителях людей, которые, по словам одних рассказчиков, пьют из своих жертв кровь, насмотревшись фильмов про вампиров; другие с пеной у рта доказывали, что в городе и его окрестностях орудует банда, которая похищает людей, пытками заставляет их передать похитителям свое имущество, а потом пускает несчастных жертв на котлеты и мясные консервы, которыми бойко торгует в городских магазинах В эти знойные дни, казалось, сам воздух насквозь пропитался безумием, и подобные бредовые речи можно было услышать не только на рынке или в зале ожидания автовокзала, но и в коридорах налоговой инспекции, и даже в мэрии.
Со сторонниками этих идей спорили, да так, что дело порой доходило до драки. Говорили о маньяке, о чеченском следе, а самые здравомыслящие заявляли, что нечего приплетать чеченцев ко всему, что происходит в России: здесь всегда хватало своих отморозков, которые были бы не прочь организовать торговлю людьми. В этой последней версии Анне упрямо чудился какой-то проблеск, какой-то неясный намек на то, что в действительности произошло с Баклановым, его двоюродной сестрой Зойкой и десятками других пропавших без вести.
Анна курила сигарету за сигаретой, время от времени смачивая горло водкой, к которой Валентин Петрович Макарьев заведомо не имел никакого отношения, и упорно пыталась думать. Торговля людьми – весьма доходный бизнес. Это сверхприбыли почти без затрат, почти как в случае с выпуском поддельной водки. Что делает в таком случае умный человек?
"Стоп, – сказала она себе. – Стоп. Хватит вертеть хвостом. Хватит прятать голову в песок. «Что делает в таком случае умный человек…» Именно так ты поставила вопрос перед Баклановым – буквально теми же словами. Тогда, между прочим, ты держалась уверенно и с превосходством – этакая прожженная, циничная российская бизнес-дама. А теперь сидишь дома, хлещешь водку, дрожишь и притворяешься девочкой-фиалочкой: ах, я ничего не знаю, ничего не понимаю и всего боюсь!
Тогда, разговаривая с Баклановым, ты все очень правильно угадала и разложила по полочкам, и события только подтвердили твою правоту. Бакланов пошел к Макарьеву, чтобы выбить из него правду о Зойке, и в тот же день исчезли оба. Может быть, стоит еще раз обзвонить больницы и морги?.. Ох, дура ты, дура.
Какие больницы, какие морги? Бежать надо, со всех ног бежать на все четыре стороны из этого города, а ты сидишь на кухне, жрешь траву с уксусом и запиваешь это дело водкой, как будто у тебя все в порядке… Легко сказать – бежать. Бизнес за пару часов не свернешь, а бросить все на произвол судьбы хотя бы на неделю-другую, не говоря уже о месяце, – значит лишиться всего того, что добывалось потом, кровью и унижениями на протяжении последнего года. Вороватые продавцы, коллеги-конкуренты и ненасытная «крыша» в два счета растащат и пустят по ветру все, что, как говорится, было нажито непосильным трудом.
И потом, есть ведь еще Бакланов. Вполне возможно, что на самом деле его уже нет, но будем считать, что он есть. Есть он, есть Зойка, и есть банда мерзавцев, которые воруют людей и почти наверняка превращают их в рабов. Вот оно, начало двадцать первого века, того самого, про который мы писали школьные сочинения.
«Каким я вижу себя в двухтысячном году…» Вряд ли кто-то из школьников, сочинявших наивные сказки про светлое будущее, мог вообразить, что в двухтысячном году он станет рабом, занятым на производстве поддельной водки, от которой сотнями умирают люди."
Она поняла, что изрядно нагрузилась. Проснувшаяся в ней тяга к философским обобщениям была первым признаком опьянения. Помнится, в таком состоянии она могла часами сидеть на кухне в компании Бакланова, болтая, как они выражались, «за жизнь».
Легкая эйфория стирала, делала незначительными разногласия, казавшиеся непреодолимыми в беспощадно-трезвом свете дня. Сейчас, впервые за истекший год достигнув этого состояния, она задумалась: а были ли их разногласия на самом деле такими уж существенными? Может быть, если бы она повела себя чуть-чуть иначе, что-то утраченное могло бы остаться при них?