К тому времени, когда стоявшая перед ней на столе бутылка опустела на две трети, за окном уже стемнело.
В ту самую минуту, когда Анна Бакланова нетвердой рукой поднесла седьмую по счету рюмку, ее муж рывком втащил на платформу с формовочным песком поскользнувшегося на подножке Шибздика. В эту же самую минуту старший лейтенант Чудаков, стоя в прихожей покойного Макарьева, играл с кнопками японского телефонного аппарата. На жидкокристаллическом дисплее телефона один за другим высвечивались номера тех, кто звонил в квартиру. В памяти хитроумного аппарата хранилась сотня номеров, но, поскольку с момента смерти хозяина квартиры прошло не так уж много времени, Чудаков полагал, что интерес для него могут представлять не более десяти – двенадцати телефонов – те, что стояли в конце списка. Он аккуратнейшим образом списал их все в свою записную книжку, исключая те, что начинались с единицы – это были номера городских таксофонов.
Закурив, Чудаков пристроил записную книжку рядом с аппаратом и связался с телефонным узлом.
Представившись и назвав номер своего служебного удостоверения, он подождал, пока телефонистка проверяла указанные им данные, а затем продиктовал ей восемь оставшихся в списке номеров. «Записывайте», – после недолгой паузы сказала телефонистка, и Чудаков принялся торопливо строчить в блокноте, занося в него адреса и фамилии. Время от времени он прерывался, чтобы почесать искусанные комарами руки.
Закончив разговор, он положил трубку, бегло просмотрел список и удовлетворенно хмыкнул. Манохин оказался прав: овчинка стоила выделки. Теперь тот факт, что Бакланов вышел на Макарьева не сам, а с посторонней помощью, можно было считать доказанным. Более того, теперь Чудакову было известно имя этого помощника. Номер домашнего телефона Анны Баклановой стоял в его списке первым, то есть Бакланова звонила Макарьеву последней, если не сегодня, то наверняка вчера вечером. Зачем? Вероятно, чтобы узнать, как прошел разговор с ее супругом. Супруг-то пропал…
Чудаков дошел до туалета, бросил окурок в унитаз, спустил воду и вернулся в прихожую, на ходу закуривая новую сигарету. Он снова снял телефонную трубку и набрал номер Манохина. Тот ответил ему сам, и Чудаков обстоятельно изложил ему суть проблемы.
Манохин был зол и озабочен: сбежавшего Бакланова и его приятеля до сих пор не нашли, да вдобавок московские фрайера каким-то образом набрели на склад в Куяре, наворотили там дел и тоже ухитрились смыться. Впрочем, насколько понял Чудаков, с москвичами уже разобрались, а сейчас очередь была за Баклановым. Манохин, разговаривал коротко и отрывисто, и, как всегда в сложных ситуациях, с него мгновенно сползла личина благовоспитанного бизнесмена.
Чудаков слышал в трубке голос мелкого урки, чудом выбившегося в авторитеты.
Сообщение о том, что у Бакланова есть жена, которая, оказывается, жила отдельного от него и была знакома с Макарьевым, оставило Манохина равнодушным.
– Баба нам ни хрена не поможет, – сказал он. – Что она может знать, эта курица? Но подержаться за нее, может быть, и стоит. Возьми этих двоих дебилов – Большого и Маленького – и наведайся к ней.
Приглядись, пугни… В общем, действуй по своему усмотрению. В крайнем случае, заткните ей пасть и отвезите к Черемису.
– Мараться об нее, – брезгливо произнес Чудаков. – Ты, Андреич, все-таки не забывай, что я офицер милиции…
– Говно ты, а не офицер, – перебил его Манохин. – Мусор тротуарный, шестерка! Мараться он не хочет! Да тебе и не надо мараться. Для этого дела я тебе Большого и Маленького даю. А твое дело – поговорить с этой телкой и решить, что с ней делать. Это тебя устраивает, офицер хренов?
– Устраивает, – ответил Чудаков. – Так бы сразу и сказал. И нечего обзываться.
– Молчи, козел, – сказал Манохин. – Лучше делом займись. Ты у Макара на хате, что ли? Не наследи там, сыщик.
– Не учи ученого, – огрызнулся Чудаков и повесил трубку.
Он еще немного поэкспериментировал с телефоном. Эта модель была ему незнакома, и он не сразу понял, как очистить память. Разобравшись наконец, что к чему, Чудаков стер списки исходящих и поступивших звонков и напоследок тщательно протер аппарат взятым в ванной мохнатым полотенцем. Повесив полотенце на место, он заглянул в туалет. Размокший окурок все еще плавал в унитазе, и Чудаков снова спустил воду. После этого он выключил везде свет, вышел из квартиры, запер за собой дверь и заново опечатал ее круглой латунной печатью, висевшей на кольце вместе с ключами от квартиры и служебного кабинета.
Его желтая «шестерка» была предусмотрительно оставлена за углом. Чудаков сел за руль, запустил двигатель и погнал машину к автовокзалу, где его должны были ждать Леха-Большой и Леха-Маленький.
* * *
Во Владимире поезд простоял почти час, пропуская запаздывающий скорый из Москвы. Когда состав, лязгая буферами и протяжно скрипя тормозными колодками, в последний раз содрогнулся и остановился на подъезде к станции, Шибздик встал и с хрустом потянулся.
– Ну, – сказал он, протянув Баклану руку, – я приехал. Будь здоров, Баклан. Не теряйся, сопли не жуй, но и сильно не напирай. Накатом, Баклан, накатом. Твое тебя все равно не минует, так что катись валиком и ни о чем не беспокойся. И память к тебе вернется, и дом свой ты найдешь, и семью… В общем, все будет путем, это я тебе обещаю.
Он еще немного потоптался, оставляя в белом формовочном песке глубокие следы, несколько раз вздохнул, махнул рукой и спрыгнул с платформы, сразу растворившись в темноте. Баклан слышал, как хрустел под его ногами гравий, когда он уходил в ту сторону, где голубоватыми звездами дрожали огни фонарей, освещавших платформу железнодорожной станции.
Потом хруст затих, и были слышны только короткие вскрики маневровых тепловозов, приглушенный лязг буферов и многократно повторенные установленными на столбах громкоговорителями голоса сцепщиков.
Баклан заметил, что, уходя, Шибздик не оставил ему своего адреса и даже не назвал имени, но не обиделся на него за эту осторожность. Шибздик не хотел лишний раз рисковать.
Вдали снова послышался хруст гравия и негромкое, отчетливое постукивание молотка сцепщика, который шел вдоль состава, проверяя колеса. Баклан увидел пляшущий круг света, приближавшийся к нему со стороны станции, забрался на самый верх песчаной кучи, лег, закурил сигарету и стал смотреть на звезды, которые уже начали бледнеть перед рассветом. Ему почему-то казалось, что давным-давно он лежал вот так же, глядя в ночное небо и ни о чем не думая. Это было, казалось, сто лет назад и за тридевять земель отсюда. Вряд ли перед тем, как сделаться рабом, он имел возможность часто любоваться звездами. Выходит, подумал он, права пословица: нет худа без добра.
Сцепщик прошел мимо. Ночь была теплой и безветренной.
Баклан докурил сигарету до фильтра, вдавил окурок в песок и незаметно задремал. Потом состав дернулся, снова залязгал буферами, заскрипел и плавно двинулся вперед, мало-помалу набирая скорость. Баклан открыл глаза и посмотрел вокруг. Город остался позади, превратившись в россыпь электрических светлячков на темном бархате ночи. Он снова улегся и через пять минут заснул.