– Это точно, Сема, – подтвердил второй зек, матерый рецидивист по кличке Грош. – Эх, тюрьма, тюрьма…
Сейчас Грош ехал, а вернее, его везли мотать четвертый срок. И ехать в тюрьму, оказаться в лагере ему не хотелось. Лишь год побыл на свободе, лишь успел развернуться, глотнуть свежего воздуха, понежиться под теплым солнышком с красивыми телками, и на тебе, опять неволя, опять тюрьма.
Но не столько это мучило матерого уголовника – к тюрьме он привык, лагеря не боялся, там его все знали, там он был в своей среде.
Его угнетало другое: он смог сорвать классный куш, отхватить кучу денег и вот теперь залетел на ерунде, на мордобое. Но квалифицировали этот мордобой, драку, как разбой с применением оружия и еще пришили пару статей. Так что приговор был длинным, страниц на девять, и получил Грош в свои сорок четыре еще десять лет строгого режима.
В общем, если все будет хорошо, если все сложится, выйдет он на свободу уже в годах, в лучшем случае, лет через восемь. Успел спрятать деньги и драгоценности и как «муровцы» ни старались, как ни мучили, ни пытали его, как ни били – ногами, руками, дубинками, головой о стену в камере – он ничего не сказал.
– Задавитесь, не найдете!
– Не таких обламывали.
– Не таких обламывали, а меня не обломаете!
Из лагеря Грош решил бежать. Вот только доберется до зоны, оглядится, прикинет что к чему, сколотит хорошую компанию – пару-тройку надежных корешей – и сделает ноги.
Тайги он не боялся, слава богу, побег будет совершать не первый. Догонят, так догонят, застрелят, так застрелят. Значит, не судьба добраться до денежек и до золотишка.
А сумма была немалая. Взяли квартиру одного бизнесмена, действовали втроем – Грош и еще два помощника. Тем двоим не повезло, одного зарезал сам Грош, а второго – «муровцы» застрелили. Так что свидетелей ограбления не осталось, некому было настучать на него, заложить ментам.
И хотя те догадывались, что деньги спрятал Грош, но улик и доказательств не имели, а вышибить признание и добраться до награбленного они не смогли. Из каленого железа был сделан Грош и побоев не боялся.
– Сема, дай-ка закурить, – обратился он к зеку, который так же, как и он ежился от холода на верхних нарах.
Сема запустил руку за пазуху, во внутренний карман ватника, и подал помятую пачку дорогих сигарет, внутри которой была одноразовая зажигалка. Зажав сигарету в кулак, Грош раскурил ее, жадно затянулся и на его небритом лице появилось довольное выражение. Конвоиров он не боялся, хотя знал, что они сволочи из сволочей. Особенно этот долбаный московский конвой.
Об этих конвойниках в среде зеков ходили недобрые легенды, что до трех ни солдаты, ни сержанты, ни прапорщики не считают: шаг вправо, шаг влево расцениваются как попытка к побегу и выстрелы, случается, звучат без предупреждения.
А с недовольными и борзыми конвойные разбираются по-своему. Заходят в купе трое-четверо и начинают месить. И месят до тех пор, пока сами не выдохнутся, пока не пропотеют гимнастерки, не прилипнут к спинам. В общем, с московским конвоем лучше не связываться.
– Чего лыбишься, Грош? – спросил Сема.
Он тоже не был новичком. Теперешняя ходка в лагеря у него была третьей.
– Да вот, лежу, думаю, как там сейчас Каленый.
– Он тоже едет с нами?
– Да, где-то в первом вагоне. Мне шепнули, что он здесь главный, – пробурчал Грош, вспоминая Каленого, с которым вместе мотал предыдущий срок.
– А за что Каленого взяли? – спросил Сема.
– Каленый кассу сделал. Он же медвежатник.
Каленый был вором в законе. Уже лет десять, как вершил суд в лагерях и на воле. С Каленым у Гроша были хорошие отношения. Каленый отмотал по лагерям лет двадцать пять, хотя по виду никто бы этого не сказал. Выглядел он холеным даже в ватнике и ушанке, всегда при деньгах. Его подогревали будь здоров, он ни в чем никогда не нуждался.
«Ничего, – рассуждал Грош, – вот дотянем до весны, трава зазеленеет и рвану из лагеря».
Куда его этапируют, он еще толком не знал, был уверен и знал наверняка только то, что в Иркутске ему придется проторчать с неделю в пересылке и уже с нее повезут его в зарешеченном вагоне по тайге далеко-далеко, в сторону Колымы.
Там Грош уже бывал. И сейчас там сидели многие его знакомые.
"Так что, встретят и все будет как положено.
Там сколочу компанию и по настоящей весне, как только пригреет солнышко, рванем на волю".
По ночам Грош видел во сне испуганные, полные ужаса глаза своего подельника, того, кто, собственно говоря, навел его на квартиру бизнесмена, торговца водкой и левым коньяком. Они взяли тогда целый дипломат. Он, конечно, кочевряжился, не хотел показывать заначку.
Тогда Грош взял провод от фирменного утюга «филипс» и пробормотал:
– Надо жить, играючи.
Сунул штепсель в розетку, перед этим ножом перерезав провод и оголив два конца.
– Сейчас ты все скажешь, сейчас тебя начнет трясти так, что зубы повысыпаются изо рта. Небось, они у тебя искусственные?
Бизнесмен долго не выдержал. Трижды Грош прикладывал провод, сперва к плечу бизнесмена, потом пониже, трижды того трясло и он признался, где держит деньги и золотишко. Этого бизнесмена, конечно же, убили, как и одного охранника, который на свою беду оказался в квартире.
«Вот, козел, – подумал тогда Грош, – такую наличку дома держит. Драгоценностей куча».
Откуда взялась милиция Грош не понял. Те начали стрелять без предупреждения и сразу же уложили одного из друзей. Грош со вторым бросились бежать.
Оторвавшись, они подсчитали деньги и прикинули сколько можно выручить за золото. Сумма получалась внушительная – сто пятьдесят, сто семьдесят тысяч долларов. Но делиться Грош со своим подельником не хотел. Когда деньги и золото оказались разделены, Грош зашел своему корешу за спину, вытащил из кармана нож с выкидным лезвием, щелкнул кнопкой. Резким ударом вонзил его прямо в сердце.
Подельщик успел повернуться и посмотрел в глаза своему убийце. Это был жуткий взгляд, и иногда по ночам Грош видел этот взгляд снова и снова. Ему казалось, что этот взгляд прожигает его насквозь, как солнечные лучи, собранные увеличительным стеклом, прожигают лист бумаги.
– Будь ты неладен, – бормотал Грош и почему-то крестился, просыпаясь, хотя в Бога не верил.
Не верил, как и большинство людей, а вот медный крестик на потертой тесемке вот уже лет пятнадцать не снимал с шеи, считая, что именно он и спасает его от смерти, оберегает от пуль и ножей. Была бы возможность Грош прямо сейчас рванул бы туда, где спрятал деньги. А как ими распорядиться, он знал. И зажил бы в свое удовольствие.
С такими деньгами паспорт он бы себе сделал, сменил имя и жил бы припеваючи, ездил бы по курортам, переезжая с одного на другой. Менял бы телок, костюмы, машины, отели. В общем, жизнь сделалась бы сладкой – такой, о какой Грош мечтал длинными, бесконечно длинными ночами, глядя в потолок, лежа на жестких тюремных нарах.