– Ладно, давай так и сделаем.
– Оттуда даже и позвонить можно.
Андрей Подберезский сидел, прислонившись спиной к печке, и смотрел на двух мужчин, сидящих на полу.
Комбат вошел.
– Ну, что, Андрюха? Повезем их сдадим, возиться мне с ними не хочется.
– Может, отпустите? – уже миролюбиво, каким-то просительным тоном обратился к Комбату Грош.
– Нет уж, голубчики, завезем мы вас куда надо, а там пусть решают куда вас девать. Захотят – отпустят, захотят – расстреляют.
– Ну, слушай, мужик, Иваныч, мы же вам ничего не сделали.
– Ничего не сделали… Еще не хватало, чтобы ты мне что-нибудь сделал. Выводи их, Андрюха, и давай к реке, Гриша уже с мотором возится.
Связанных заключенных свели к реке по узкой извилистой тропинке. Зеков усадили на нос лодки, еще раз перед отправкой проверив надежно ли они связаны, заурчал мотор. В общем, Комбат не боялся, что эти заключенные попытаются бежать.
А если и попытаются, бог им судья. Вода холодная, еще даже плавают льдинки, так что пусть ныряют, пусть плывут, если выплывут.
Комбат понимал, со связанными руками далеко не уплывешь, может, метров пятьдесят, да и то, если хорошо плаваешь. А еще телогрейки, сапоги… Все это мгновенно намокнет, и пойдешь камнем ко дну.
А река несла свои темные воды, холодные и страшные. Над сопками уже висело солнце, его затуманенный желтоватый диск был похож на мутный волчий глаз.
– Давай, давай! – крикнул Бурлаков Подберезскому. Тот, стоя на мостках, отвязал лодку, толкнул ее, хрустнул суставами и вскочил в нее.
Автомат он держал в руках.
– Как тебе, Гриша, приключение? – спросил Комбат, перекрикивая гул мотора.
– Нормальное приключение, Иваныч, мне не привыкать. Здесь, в тайге, иногда такое случается! То на медведя-шатуна нарвешься, то на беглого каторжника.
– Так сколько нам туда плыть?
– Часа три, может, три с половиной, если, конечно, мотор не подведет.
– Твоя же лодка, ты ее должен знать, как автомат. С завязанными глазами должен уметь собрать и разобрать.
– Да брось ты, Иваныч, я же не дизелист. Да и лодка моя только неделю, это егеря катер.
– А ты его откуда знаешь? – спросил Комбат.
– Как откуда? Это друг моего бати.
– Твой отец из этих мест?
– Да, отсюда. И я здесь родился. Это потом в Свердловск переехали, а лет до десяти жил на берегах Байкала. Отец был охотником, промышлял в этих краях.
– Понятно. Батя у тебя, наверное, был мужик здоровый?
– Я же тебе рассказывал, мужик был что надо. Только вот не повезло ему.
– Ладно, не стоит об этом.
Лодка двигалась против течения, дул холодный ветер. Но Комбат даже не ежился. Его теплый бушлат был расстегнут.
– Красиво, конечно, здесь. А летом, наверное, вообще замечательно.
– Хотите – приезжайте, – сказал Бурлаков.
– Нет уж, нет уж, – ответил Подберезский, – лучше ты к нам в Москву.
– А что у вас в Москве делать? Водку пить?
– Не только водку, можешь в музей сходить, в Большой театр с Иванычем вместе.
– Не люблю я музеи и театры, мне лучше тайги места нет – свободу люблю.
Тяжело груженная лодка не без труда преодолевала сильное течение и буруны. Иногда брызги с белой пеной взлетали высоко, попадали Комбату на руки. А он улыбался. В общем, все, что случилось ночью, его ничуть не расстроило, а даже немного раззадорило. Ему опять захотелось приключений – такая уж у него была натура. Но в ближайшие несколько часов приключений не предвиделось.
– Мужики, дайте покурить. Сдадите конвойникам – те не предложат.
– Да уж, наверное, не дадут, – сказал Комбат, прикурил сигарету и сунул в рот Грошу.
Тот жадно затянулся, держа сигарету связанными перед грудью руками.
– Ты только не вздумай веревки пережигать, – заметил Подберезский, потому что будь уверен, я не промахнусь, если что. Стрелять умею.
– Ты-то чего с ними побежал? – обратился Комбат к Петрухе.
И тот ответил банальной фразой:
– Сказали, я и побежал. А если бы не побежал, конвойники меня бы сразу застрелили, прямо в вагоне. И все свалили бы на меня.
– Что там у них произошло?
– У кого? – спросил Петруха.
– Да черт его знает! Солдата мучили, мучили, трое суток стоял на дежурстве, не спал, не ел. Наверное, они его достали дальше некуда, вот он и решил с ними расправиться, – встрял Сема.
– Молодой еще был?
– Да, совсем пацан, – сказал Петруха, хотя солдат, расстрелявший своих товарищей, скорее всего, был его ровесником.
– Да уж, в этих конвойных войсках всегда была дедовщина, – заметил Рублев. – Покурить хочешь?
– Хочу, – сказал Петруха.
– Ладно, на и тебе сигарету, и тебе на.
Беглые заключенные курили, понимая, что возможно, это их последняя сигарета, и как только они попадут в руки солдат, те до трех считать не станут.
«Десять суток были на ногах, гоняясь за ними по тайге, злые, как волки. А может, еще и пронесет?» – думал Грош и в душе все еще надеялся, что ему пофартит и он сможет бежать.
– Слушай, Сема, – привалясь к приятелю, зашептал Грош, – может, попробуем дернуть?
– Куда? Ты что?
– Хрен его знает, еще не придумал. Если они сдадут нас, ты понимаешь, что будет?
– Тебе будет, – сказал Сема, отодвигаясь от приятеля.
– И мне, и тебе будет, ты уж не переживай.
– Я солдата того не душил, это ты его, – сказал Сема.
– Ax, какая же ты сука! Как бежать, так вместе, а как отвечать, так я?
– О чем базарите? Уже не бежать ли надумали? – спросил Подберезский, держа на коленях автомат с пристегнутым рожком.
– Куда тут бежать? Разве что, сумасшедший побежит, – сказал Грош.
– А вот моряки по воде ходят, – заулыбался Подберезский, – может, вы тоже попробуете?
– Нет уж, пробовать мы не станем. Я, конечно, шальной, но не до такой же степени, чтобы утонуть в хрен знает какой реке, даже не знаю еще как она называется.
– Ула.
– Ула, так Ула.
– А что, река красивая.
– Да ну ее к едреной фене!
За лодкой тянулась белая полоса пены, лодка тяжело шла, преодолевая сопротивление ветра и течение. Комбат время от времени поглядывал на часы.
– Когда доберемся, Гриша?
– Если ничего не случится, часам к двенадцати будем.