– Ты сказал бы, что спирт, я думал водка, рассчитывал на сорок градусов, а тут тебе все девяносто. Словно факел в рот затолкал.

– Прости, Иваныч. Хотел как лучше – Причем тут ты, Гриша. Я сам виноват, заговорил вас.

– Если бы не твоя дурацкая обезьяна, Андрюха, так Иваныч сидел бы сухим.

Это не моя обезьяна, орангутанг от матросов с корабля убежал, – зло буркнул Подберезский.

– Так правда, что Комбат ее завалил?

– Завалил, как пить дать. Хватит про это. – Подберезский снял свой бушлат подбитый мехом и подал Комбату:

– На, Иваныч, накинь, а то простынешь.

Вскоре обрывистые берега закончились и Гриша Бурлаков махнул рукой:

– Вон там пристанем, возле тех деревьев.

– Давай быстрее, – поторопил Подберезский друга, – Комбата жалко.

Костер Бурлаков развел быстро, нарубив толстых сухих сучьев. Комбат стал сушиться. Беглые заключенные тоже сидели у костра.

– А ведь мог утонуть, – сказал Сема.

– Мог, да не утонул, – ответил Комбат, беззлобно. – Я много раз мог утонуть и погибнуть, но как-то до сих пор везло.

– А вот мне не везет, – сказал Грош, – как что хорошее предвидится, обязательно какая-то подлянка случается и я оказываюсь за решеткой.

Не везет и все, с самого детства. Наверное, я родился таким неудачливым. Или стал таким?

– Наверное, – заметил Комбат. – Сколько нам еще плыть, Гриша?

– Часа полтора, может, два. Река петляет, если бы по прямой, то намного быстрее. Но тянуться по тайге, по сопкам – дело хлопотное. Лучше уж по реке.

– Да уж, лучше! Сам бы искупался, тогда бы знал.

– Я не хотел, Иваныч.

– Да ладно тебе, никто тут не виноват.

– Так не бывает.

– Забывай об этом.

– Когда одежда высохнет, тогда и забудем.

Глава 20

Главное условие академика Богуславского, при котором он согласился работать, до сих пор не было выполнено. Он требовал, чтобы ему позволили поговорить с внуком. Дальше, чем до начальника охраны микробиологической станции он добраться не мог. Тот, видный, широкоплечий мужчина в неизменном камуфляжном костюме, говорил с ним корректно, сдержанно. Он никогда не кричал, не срывался, отвечал односложно, не злоупотребляя эмоциями.

– Мне обещали, – не выдерживал и срывался на крик академик Богуславский.

– Ничем не могу помочь, – отвечал начальник охраны станции.

– Но почему? Я остановлю исследования!

– Ваш внук сам не хочет встречаться с вами.

– Этого не может быть!

– Так оно есть.

– Я сам должен услышать от него об этом!

– Он не хочет встречаться, значит, не хочет и говорить.

– Тогда я должен переговорить с вашим главным.

Брови начальника охраны чуть приподнялись, глаза округлились.

– Я здесь главный.

– С самым главным, с тем, кто здесь решает все.

– С кем? – прекрасно понимая, о ком именно идет речь, спросил начальник охраны.

И Богуславский выдавил из себя ненавистное ему слово:

– С Учителем! Сейчас же свяжите меня с ним.

Сделав над собой это усилие, академик тут же обмяк и опустился в кресло. Его голова беспомощно легла на сложенные по-ученически руки.

– Я передам Учителю вашу просьбу.

– Сейчас же свяжите меня с ним! – не поднимая головы, проговорил Богуславский.

– Это невозможно, есть определенные часы для связи, и он, если захочет, поговорит с вами.

Начальник охраны верил в силу Учителя, иначе не служил бы здесь. Он не верил в само учение, но то, что обрюзгший человек в белой накидке способен вершить чудеса, ломая психику людей, он верил, исходя из личного опыта.

Пустых обещаний начальник охраны не раздавал. Он аккуратно записал в блокнот просьбу академика Богуславского среди прочих вопросов, в числе которых должен был доложить Учителю.

О том, что при желании старик может навредить исследованиям, начальник охраны догадывался, но считал, что у того не хватит духа на такой подвиг.

В жизни секты странным образом сочетались традиции концлагеря и монастырской жизни, а также элементы советской колхозной системы.

Учитель практиковал планерки руководителей подразделений, на которых ставились конкретные задачи, выслушивались пожелания и претензии.

Проводил он их в небольшом конференц-зале с овальным столом.

Все сидели на простых стульях и только Учитель восседал во главе стола на подиуме, обложенный, как умирающий, шелковыми подушками с золотой бахромой. Атмосфера на планерках царила, обычно, деловая. О мракобесии, псевдорелигиозном дурмане никто не вспоминал, и если бы ни странная одежда Учителя, ни шелк подушек, ни ароматические курения, всех собравшихся в конференц-зале можно было бы принять за нормальных людей.

Уже успели обсудить, хватит ли запасов топлива в котельной до потепления, обсудили проблему доставки еще одного трансформатора для подстанции. Поселок расширялся и мощности уже установленного оборудования явно не хватало.

Проблем с рабочими руками не возникало. Последователи Учителя вербовали не лишь бы кого, обработке подвергались люди исключительно нужных профессий. Отыскать среди них электриков не составляло труда. Пить в секте запрещалось строжайшим образом. Питье Учитель считал одним из смертных грехов, добавив его к существующим семи. Поэтому на совещании о пьянстве ни разу и не вспомнили.

Когда очередь дошла до начальника охраны микробиологической станции, он был немногословен.

Открыв блокнот, зачитал все, что скопилось у него от прошлой планерки. Требовалось несколько комплектов сигнализации для оборудования складов, необходимо было привлечь для охраны объектов еще как минимум пятерых охранников. Начальник предлагал оснастить телекамерами не только территорию станции, как это уже было сделано, но и подъезды к ней, чтобы не быть застигнутыми врасплох.

В последнюю очередь было озвучено требование академика Богуславского.

– Погоди, – Учитель поднял голову, – все твои проблемы будут решены. А Богуславского привезешь ко мне сегодня же. Но только так, чтобы никто из жителей деревни его не видел, – и Учитель молитвенно сложил руки, давая знать, что планерка окончена.

Его распоряжения исполнялись всегда чрезвычайно быстро. Не прошло и получаса, как Учителю, отдыхавшему в большой комнате, доложили, что Богуславский доставлен.

– Приведи его, и оставь нас двоих, – Учитель прикрыл глаза и принялся перебирать в руках каменные четки.