Яковизий повернулся лицом к Криспу, и придворные неодобрительно забормотали при виде столь откровенного нарушения этикета. У Яковизия было поразительное чутье на интригу, и его поднятая рука и встревоженное лицо свидетельствовали о том, что нюх не подвел его и сейчас. Крисп поставил бы фальшивый медяк против годового дохода империи, если Яковизий не ощутил тот же запах, что наполнял его собственные ноздри.
До него дошло, что Трибо необходимо что-то ответить, и Крисп, промолчав еще несколько секунд, выдавил:
— Да, я буду рад, если ты заверишь своего суверена в том, что мы делаем все возможное для борьбы с фанасиотской доктриной, а не для ее распространения. Аудиенция закончена.
— Но ваше величество… — возмущенно начал Трибо, но тут же, сверкнув глазами, склонился перед неумолимыми видесскими обычаями. Когда Автократор произносит эти слова, у посла нет другого выбора, кроме как еще раз простереться перед ним, отойти, пятясь, на достаточное расстояние, потом повернуться и покинуть Тронную палату. Трибо так и поступил, но с демонстративной обидой на лице; очевидно, он собирался сказать гораздо больше, чем ему удалось.
«Надо было все-таки его выслушать до конца», — подумал Крисп; в последующие месяцы будет все важнее и важнее поддерживать дружественное отношение Хатриша к империи. Но сейчас даже важность этой задачи померкла. Едва Трибо покинул Тронную палату, следом вышел и Крисп, причем настолько торопливо, что языки многочисленных вельмож, прелатов и священников тут же заработали.
В Видессе политика была самостоятельной религией; вскоре многие из царедворцев догадаются, что именно произошло. А что-то явно произошло, иначе Автократор не покинул бы Тронную палату столь откровенно позабыв о церемониях.
Но пока что придворные терялись в догадках.
Яковизий едва поспевал за размашисто шагающим Криспом. Он знал, что происходит в голове императора, а Барсим этого откровенно не понимал, но евнух скорее отправился бы к затянутым в красную кожу пыточникам, чем задал бы Криспу вопрос в таком месте, где их могли услышать. А то, что он собирался высказать Криспу по поводу прерванной аудиенции хатришского посла, не имело к его молчанию никакого отношения.
Крисп промчался по блестящим после дождя плитам дорожки, ведущей через вишневую рощу ко входу в императорскую резиденцию. Ветви вишен были еще голыми, но вскоре на них появятся листья, а затем и бело-розовые цветки, которые на несколько коротких недель наполнят рощу своим ароматом.
— Сволочь! — взорвался Крисп, едва оказавшись внутри. — Пронырливый и подлый сын змеи, чтоб ему вечно дрожать во льду!
— Неужели Трибо настолько оскорбил вас замечанием по поводу трона? — удивился Барсим. Он так и не понял, почему Крисп выбежал из Тронной палаты.
— Я говорю не о Трибо, а о Рабиабе, этом долбаном Царе царей, — процедил Крисп. — Или я выжил из ума, или он использует фанасиотов в качестве темной лошадки. Разве может Видесс надеяться на противостояние Макурану, если мы завяжем империю узлами?
Барсим прожил во дворце дольше Криспа и в хитроумных махинациях чувствовал себя как рыба в воде. Едва ему прояснили суть, он энергично закивал:
— Не сомневаюсь, что вы правы, ваше величество. Но кто мог ожидать от Макурана столь изощренной подлости?
Яковизий поднял руку, призывая собеседников подождать, пока он пишет на табличке, потом передал ее Криспу. «Мы, видессиане, гордимся тем, что считаемся самым хитроумным народом на свете, но нам всегда следует помнить, что макуранцы способны сравняться с нами. Они не варвары, которых мы можем обмануть, шевельнув пальцем. И в прошлом, к нашему сожалению, они доказывали это не раз».
— Верно, — согласился Крисп, передавая табличку Барсиму.
Вестиарий быстро прочитал написанное и кивнул. Криспу вспомнились прочитанные хроники.
— Но на сей раз, как мне кажется, они придумали нечто новенькое. Да, Царь царей и его народ много раз обманывали нас, но обман касался намерений Макурана. А сейчас Рабиаб словно заглянул нам в души и понял, как сделать нас злейшими врагами самим себе. А это гораздо опаснее любой угрозы Макурана.
Яковизий написал: «Было время, примерно сто пятьдесят лет назад, когда люди из Машиза были ближе к тому, чтобы осадить столицу, чем хотелось бы думать любому видессианину. До этого мы, разумеется, вмешивались в их дела, так что, полагаю, они решили нам отомстить».
— Да, я тоже читал эти хроники, — сказал Крисп, кивнув. — Вопрос, однако, в том, что нам делать сейчас. — Он посмотрел на Яковизия. — Предположим, я отправлю тебя обратно в Машиз с официальной нотой протеста Царю царей Рабиабу?
«Предположим, вы этого не сделаете, ваше величество», — написал Яковизий и подчеркнул слова.
— Но кое-что нам следует сделать — распространить эту новость как можно шире, — сказал Барсим. — Если каждый чиновник и каждый священник в каждом городе даст людям понять, что за фанасиотами стоит Макуран, они станут менее склонны перейти на их сторону.
— Некоторые переметнутся в любом случае, — заметил Крисп. — Другие слышали столько заявлений с церковных кафедр и на городских площадях, что не обратят особого внимания еще на одно. О, не огорчайтесь так, почитаемый господин. Ваш план хорош, и мы им воспользуемся. Просто я не хочу, чтобы кто-либо из присутствующих ожидал чуда.
«Что бы ни говорили чиновники и священники, нам нужна победа, — написал Яковизий. — Если мы сумеем остановить фанасиотов, люди увидят, что мы сильнее их, и сделают вид, будто никогда в жизни и не помышляли о ереси. Но если мы проиграем, то силы бунтовщиков вырастут независимо от того, кто стоит за их спинами».
— Да и весна уже близится, — сказал Крисп. — Да пошлет нам владыка благой и премудрый победу, которая, как ты верно сказал, нам требуется. — Он повернулся к Барсиму. — Будьте любезны пригласить во дворец святейшего патриарха Оксития. Пусть слова сделают то, что смогут.
— Как скажете, ваше величество. — Вестиарий повернулся и направился к двери.
— Подождите, — остановил его Крисп на полпути. — Пока вы еще не написали записку патриарху, не могли бы вы принести нам троим кувшин чего-нибудь сладкого и крепкого? Сегодня, клянусь благим богом, у нас есть повод выпить.
— Есть, ваше величество, — подтвердил Барсим с едва заметной улыбкой — большего вестиарий себе не позволял. — Я сам выполню вашу просьбу.
* * *
Кувшин вина сменился вторым, затем третьим. Крисп знал, что утром наступит расплата. Еще юношей он обнаружил, что не может пьянствовать наравне с Анфимом.
Став старше, он мог позволить себе еще меньше, чем в молодости, да и поводов для обильных возлияний стало меньше. Но все же иногда, раз или два в году, он доставлял себе удовольствие и отпускал вожжи, не задумываясь о последствиях.
Барсим, умеренный в удовольствиях, как во всем остальном, откланялся на половине второго кувшина — вероятно, чтобы написать Окситию письмо с просьбой явиться во дворец.