Яковизий остался и пил: он всегда был не прочь подебоширить, да и выпитое переносил лучше Криспа. Единственным признаком того, что вино на него действует, становились более крупные и размашистые буквы. Синтаксис и ехидство фраз оставались неизменными.
— Почему ты не пишешь, как пьяный? — спросил его Крисп через некоторое время после обеда; к тому времени он уже успел позабыть, что ел на обед.
«Ты пьешь ртом, а потом им же пытаешься говорить; неудивительно, что ты начинаешь запинаться. А моя рука не выпила и капли».
Ближе к ночи в дом Яковизия отправили посыльного, и вскоре оттуда прибыли два мускулистых грума — сопровождать хозяина домой. Яковизий нежно пошлепал обоих и вышел, насвистывая скабрезную песенку.
Крисп проводил его до выхода. Когда он шел обратно, коридор качался вокруг него; ему казалось, что он корабль с распущенными парусами, который пытается подстроиться под быстро меняющийся ветер. В такой шторм спальня показалась ему самой надежной гаванью.
Он закрыл за собой дверь и лишь через несколько секунд заметил, что из постели ему улыбается Дрина. Ночь была прохладной, и девушка лежала, натянув одеяло до подбородка.
— Барсим снова взялся за свои старые трюки, — медленно произнес Крисп, — и думает, что я вспомню про свои.
— Почему бы и нет, ваше величество? — сказала служанка. — Никогда не узнаешь, пока не попробуешь. — Она откинула одеяло.
Кроме улыбки на ней ничего не было.
Несмотря на винные пары, Криспа пронзило воспоминание: Дара имела привычку спать обнаженной. Дрина была крупнее ее, мягче и проще — а императрица колючая, как дикобраз. Ныне Крисп редко позволял себе воспоминания о Даре, но сегодня подумал, как ему ее не хватает.
Увидев, как Дрина откинула одеяло, он мысленно перенесся почти на четверть столетия назад — к той ночи, когда он и Дара слились в этой же постели. Даже после стольких лет он вспомнил, какой страх на него тогда накатил, — если бы их застукал Анфим, то Криспа бы сейчас здесь не было, или же он лишился бы весьма важной детали своего тела. И вместе со страхом пришло воспоминание о том, как он был тогда возбужден.
Памяти о прошлом возбуждении — и ожидающей его Дрины — оказалось достаточно, чтобы вызвать возбуждение и сейчас, по крайней мере, для начала.
Крисп разделся и стянул красные сапоги.
— Посмотрим, что из этого выйдет, — сказал он. — Но ничего не обещаю: я сегодня выпил много вина.
— Что выйдет, то и выйдет, ваше величество, — рассмеялась Дрина. — Разве я вам уже не говорила, что мужчины слишком много из-за этого волнуются?
— А женщины, наверное, говорят так с начала времен, — отозвался Крисп, ложась рядом. — Думаю, если и найдется мужчина, который этому поверит, то он станет первым.
Как ни странно, знание того, что Дрина ничего особенного от него не ждет, помогло Криспу проявить себя лучше, чем он сам ожидал. Вряд ли она притворялась, когда стонала и извивалась под ним, потому что он сам ощутил, как сжалось ее секретное место, потом еще раз и еще. Подстегнутый этим, он тоже через несколько секунд завершил свое дело.
— Ну… вот видите, ваше величество! — торжествующе произнесла Дрина.
— Вижу. У меня сегодня был удачный день, а ты сделала его еще лучше.
— Я рада, — отозвалась Дрина и внезапно пискнула. — Я лучше пойду, а то на простыне останутся пятна, и прачки начнут хихикать.
— А они что, хихикают? — спросил Крисп и заснул, не дослушав ее ответа.
* * *
С приближением весны Фостий изучил в Эчмиадзине каждую его кривую улочку.
Теперь он знал, где живут и работают каменотесы, шорники и пекари. Знал, на какой улице стоит домик умирающих Лаоника и Сидерины, и держался от нее подальше.
Все чаще и чаще ему подворачивалась возможность бродить где угодно без Сиагрия. Окружавшая Эчмиадзин стена была слишком высокой, чтобы спрыгнуть с нее, не сломав шеи, а единственные ворота слишком хорошо охранялись, чтобы пробиться сквозь них силой. К тому же, когда погода стала лучше, Сиагрий все чаще уединялся с Ливанием, планируя предстоящую летнюю кампанию.
Фостий из всех сил старался держаться от Ливания подальше. Чем меньше он станет напоминать ересиарху о своем присутствии, тем менее вероятно, что тот вспомнит про него, задумается об опасности, которую Фостий может представлять, и избавится от него.
Бесцельное блуждание по городу уже не доставляло ему прежней радости.
Когда Сиагрий день и ночь ходил за ним по пятам, Фостий был уверен, что в его душе наступит покой, избавься он от Сиагрия хотя бы ненадолго. Так оно и вышло… ненадолго.
Вкус свободы, пусть даже ограниченной, лишь разбудил его аппетит. Он уже не был радостным исследователем закоулков Эчмиадзина и расхаживал по ним, больше похожий на дикого кота, отыскивающего дыру в клетке.
Пока что он ее не нашел. «Быть может, за следующим углом», — мысленно повторил он уже в сотый раз. Он свернул за угол и едва не столкнулся с Оливрией.
Оба сделали шаг в сторону — причем в одну и ту же — и едва не столкнулись вновь. Оливрия рассмеялась.
— Эй ты, прочь с дороги, — заявила она, изобразив толчок в грудь.
Фостий прикинулся, будто едва не упал от толчка, потом изысканно поклонился.
— Униженно прошу прощения, госпожа; я не намеревался помешать вашему шествию! — воскликнул он. — Молю вас отыскать в сердце прощение!
— Посмотрим, — грозно отозвалась Оливрия.
Они тут же рассмеялись. Фостий подошел ближе и обнял ее за талию. Оливрия прильнула к нему, и ее подбородок удобно улегся ему на плечо. Ему захотелось ее поцеловать, но он воздержался — Оливрия от этого очень нервничала. Взглянув на это ее глазами, он решил, что причины на то у нее имеются.
— Ты что здесь делаешь? — одновременно спросили они, и это заставило их снова рассмеяться.
— Ничего особенного, — ответил Фостий. — Держусь как можно дальше от греха. А ты?
Оливрия вытащила из холщового мешка туфлю и поднесла ее так близко к лицу Фостия, что у него даже глаза перекосились.
— Видишь, каблук сломался. На этой улице живет один старый башмачник-васпураканин, так он просто чудеса творит. А что тут удивляться, если он своим ремеслом занимается дольше, чем мы с тобой вместе живем на свете? Словом, я шла к нему.
— Можно тебя проводить?
— Надеялась, что ты это предложишь, — ответила Оливрия, засовывая туфлю в мешок. Взявшись за руки, они пошли по узкой улочке.
— А, так он живет здесь, — сказал Фостий, когда они дошли до лавки башмачника. — Да, я проходил мимо.
Над дверью лавки висел деревянный башмак, слева от двери было написано «ОБУВЬ» буквами видесского алфавита, а справа то же слово было написано угловатыми символами, которыми васпураканские «принцы» записывали слова своего языка.