— Что было дальше? — не дала ей спокойно поплакать Апраксина.
— Дальше… Ну, я прилетела сюда утром 31 декабря, а в полдень уже добралась до Гефсимании. На душе у меня было легко и радостно — будто я на родину вернулась после долгих лет эмиграции. Матушка и все сестры были мне рады, в келью мою цветочки принесли… Вечером была всенощная и новогодний молебен. Потом я долго, радостно и благодарно молилась у себя в келье, потом уснула. А среди ночи это и случилось…
— Что случилось?
— Ну то, про что я никому не рассказывала и вам не хотела. И опять я себя обманула, решила считать это только сном — мне так было спокойнее… А вы приехали, сказали, что из полиции — и я сразу обо всем догадалась. Но теперь я и вам расскажу про мой сон. Или видение, уж как понимать, я и сама не знаю… Я спала крепко и сладко, как ребенок, и вдруг услышала голос Виктора: «Милочка, проснись!» Я проснулась и поначалу испугалась. Голос был такой ясный, будто Виктор стоял прямо за дверью моей кельи. В первую секунду я спросонья даже испугалась: неужели, подумала я в ужасе, он за мной в Иерусалим явился и ночью в монастырь прокрался, чтобы удержать меня в миру для себя, не пустить меня в монашество? Вскочила я босиком на холодный каменный пол, у нас ведь кельи зимой не отапливаются, а полы каменные, и от холода я окончательно проснулась. И вот тут голос Виктора за дверью раздался уже совсем ясно: «Милочка, — сказал он, — я только что страшный грех совершил — самоубийство. Молись теперь за меня, крепко-крепко молись… Не удержала, так хоть вымаливай меня! Здесь так страшно, Милочка! Если бы я знал, как это страшно, я бы никогда над собой такого не сделал. Молись за меня!» — сказал и умолк. Но такая мука была в его голосе, что больше я уже уснуть не могла. Укуталась в одеяло и сидела на кровати, плакала и молилась. А когда наступило утро, я дождалась конца литургии, пошла к нашему батюшке, отцу Нектарию, и все-все ему рассказала. Вы простите, Елизавета Николаевна, но я не могу передать, что он мне ответил… Скажу только, что благословил он меня сразу начинать молиться за душу бывшего моего мужа-самоубийцы, но только частной молитвой, келейно. И каяться. На этом и кончились мои новоначальные монастырские радости, и так уж теперь, наверное, до конца будет…
Они помолчали.
— Так вот почему вы не удивились, когда я вам сказала о смерти Виктора Гурнова.
— С чего бы мне удивляться, когда я только об этом и сокрушаюсь все дни? Вот вы сказали, что полиция ищет, кто его убил. Если бы это было так, как бы я за него была рада! Уж тогда-то я бы точно его вымолила! Но я точно знаю, что он покончил с собой, да и отец Нектарий подтвердил. Вот только не знаю, каким образом Витя совершил самоубийство — он же все время оставался за дверью, он не мог войти в промоленную монашескую келью…
— И очень хорошо, что не видели. Это был выстрел в сердце. Вся грудь у него была залита кровью…
— Хорошо, что я его не видела, а только слышала, — сказала Людмила, съежившись и прикрыв руками грудь. — Я все вам рассказала. Может быть, мы уже закончим?
— Нет, — ответила Апраксина и безжалостно задала следующий вопрос: — Вы встречались в последнее время с Жанной Гурновой?
— Да. Признаться, с тайной надеждой, что хотя бы Жанна сумеет Виктора простить и возьмет на себя заботу о нем. Но у нее уже другой появился.
— Кто?
— Я не знаю. Она мне просто сказала, что до Виктора ей теперь нет дела и его место уже занято.
— А вы знаете такого человека — Георгия Измайлова?
— Это известный музыкант из эмигрантов? Я о нем слышала, но никогда его не видела. Он имеет какое-то отношение к смерти Виктора?
— Возможно. Ну ладно, похоже, у меня больше нет к вам вопросов.
— Но вы верите, что Виктор ко мне в самом деле явился?
— Я верю, тому, о чем вы рассказали: что вы проснулись среди ночи и слышали голос Виктора. Был ли это сон или явление — этого мы с вами обе не знаем. Но я знаю множество случаев, когда человек получал известие о смерти близкого ему лица в тот самый миг, когда это лицо покинуло наш мир.
— Так вот просто…
— Ну а зачем же усложнять-то, милая моя? Тайна — она и есть тайна, и я думаю, что излишне усердно ее разгадывать не стоит.
— Я так и знала, что вы мне не поверите… Вы сами-то человек верующий?
— С тех пор, как я себя помню, всегда так полагала.
— А меня, значит, теперь могут арестовать?
— Не думаю. Алиби-то у вас стопроцентное: у экспертизы нет сомнений о времени смерти Виктора Гурнова, а вы в это время уже были в Иерусалиме.
— Он умер после полуночи, он ведь мне уже под утро явился…
— Я учту вашу поправку. И я благодарю вас за беседу, дорогая сестра Людмила!
— Я еще не сестра…
— Ну, будущая сестра Людмила. И я прошу вас также передать мою благодарность матушке игуменье за то, что разрешила мне с вами побеседовать.
— Я передам. Вы посидите, а я пойду поищу мать Александру: матушка просила ее вас проводить.
— Спасибо и помощи Божьей вам на избранном пути. Помолитесь при случае о рабе Божьей Елизавете!
— Я буду молиться, — сказала будущая сестра Людмила, поклонилась и вышла за дверь.
Спускаясь через некоторое время по белеющим в лунном свете пологим ступеням, Апраксина еще раз попросила у Господа прощения за то, что явилась в святую обитель с жестокой суетой этого мира. На площадке перед пещерной часовней она задержалась, подошла к решетчатой дверце, поклонилась красному огоньку лампадки в глубине пещеры и попросила: «Господи, да минует чаша скорби раба Твоего Георгия!».
Спустившись к стоянке такси, она не удивилась, увидев джип Боруха, а за стеклом — его самого, читавшего газету при тусклом автомобильном свете. Он и повез ее обратно в Бен-Гурион.
— Удачной была ваша поездка? — спросил он.
— Как сказать, как сказать… Одним подозреваемым стало меньше, и теперь все улики сходятся к одному-единственному лицу.
— Так это же хорошо!
— Это было бы просто прекрасно, если бы это лицо не было сыном моей лучшей подруги.
Борух от удивления присвистнул.
— Вон оно как получилось: тот, кого вы любите, у вас под подозрением?
— Бывает…
— Да, и у нас тоже такое случается…
— Вы все еще вспоминаете ту голубоглазую террористку, Боренька?
— Ее забудешь…
— Отчаянная была девушка и фантазерка. Куда только судьба не заносила наших русских эмигрантов, в какие только переплеты не приплетала! Это же нарочно не придумаешь: палестинская террористка Настенька из Самары!
— Из Куйбышева, — поправил ее Борух.
— Ах, да не морочьте мне голову, Боря! Я этих большевистских переименований не знаю и знать не хочу!